- Олег… - Серёжа открывает было рот на начале его монолога, но быстро его закрывает и просто слушает. Кажется, он и вчера упоминал что-то про плен, но его мозг был совершенно не способен воспринимать информацию, да и тогда все это показалось ему обычными отмазками, придуманными его неуёмной фантазией.

Но теперь… Слишком реалистично он звучал, слишком много эмоций в его словах. Да и к тому же… Впервые у Сергея закрадываются сомнения: Птица ведь рад был сбросить обличье Олега, он был доволен, что тот мёртв, что больше никто не мог забрать у него Разумовского. К чему сейчас эта внезапная перемена?

Думать тяжело, он как будто продирается через вязкое желе, которое у него теперь, кажется, вместо мозга, но даже так какие-то нестыковки всего происходящего вызывают подозрения. Как всё-таки Птица мог бы всё это спланировать из психушки? Стал бы Птица так о нём заботиться? В его подходе было броситься первым делом за Громом, кажется, мысль о мести подпитывала его все эти месяцы в лечебнице, но уж точно он не стал бы готовить завтраки и дуть на ожоги.

Так делал настоящий Олег.

И всё-таки ему слишком страшно поверить. Он выдирал его из себя с кровью, кажется, и на месте любви к Олегу всё ещё была кровоточащая рана. И привычный к боли, Серёжа боится, что по второму кругу этого не вытянет.

Но его слова…

- Я… всё ещё не могу поверить, прости, мне нужно прийти в себя. Но ты не виноват, Волк, - о нет, этот урок дался ему слишком сложно, чтобы он отбрасывал сейчас выученное в итоге. - Ты никогда не должен был быть рядом со мной, это я считал, что имею право решать за нас двоих, я так зависел от тебя и твоей поддержки, что навесил на тебя, самого ещё не стоявшего на ногах, заботу о другом человеке. И ты правильно сделал, что уехал, заставив меня стать независимым, - Серёжа медленно выдыхает. Слушать о пытках Олега невыносимо. Из всех людей на планете, Олег Волков - тот, кто никогда не заслуживал никакого вреда. Не в его глазах точно.

- Я очень хочу, чтобы это было правдой. Чтобы ты правда был сейчас здесь, хоть и для того, чтобы спасти меня. В очередной раз, - Серёжа вскидывает взгляд и смотрит на него уже открыто, не скрывая надежду во взгляде и почти не замечая, как сокращается расстояние между ними. - Если для того, чтобы тебя вернуть, мне пришлось спалить половину Питера… Это того стоило.

- Как только мобильник научиться звонить на тот свет, Олег. Впрочем, если ты всё -таки выжил, умирать тебе больше не разрешается, - Сергей слабо улыбается, тенью своей обычной улыбки, и всё-таки слушается и садиться за стол, хотя сейчас ему больше всего хочется всё-таки обнять его нормально, снова почувствовать его запах, который почти сбил Разумовского с ног у раковины.

Серёжа вообще не был тактильным и не особо любил физический контакт, да и после попадания в приют все контакты сводились к дракам. Но Олег всё перевернул для него с ног на голову, научил заново любить и объятия, и случайные касания. Серый и сам не мог сказать, когда конкретно всё поменялось, и кроме дружеского, в его действиях появился ещё какой-то подтекст. Просто однажды, когда они вместе сидели в библиотеке, и Серёжа дописывал сочинение по Истории, у него из хвоста выбилась прядь и упала на лицо, а Олег её поправил. И его почему-то это лёгкое касание обожгло настолько, что пришлось сбегать в туалет, чтобы скрыть алеющие щеки.

Впрочем, он так и не привык ни к чьим больше касаниям, никто не имел на него такого влияния, как Олег, и часто в своём огромном офисе в Питере он думал о том, что обменял бы всё на возможность обнять его снова.

А теперь у него, кажется, была, наконец, такая возможность, пусть даже воображаемая, но вместо этого он предпочитает сесть за стол и смотреть в широкую спину, отмечая, как натягивается чёрная футболка. Он знает каждый изгиб этой спины, каждую линию оскалившегося волка, и всё равно хочет увидеть заново. И коснуться, конечно.

Но он только смотрит и ждёт.

- Да, с лимоном. Портить хороший кофе сахаром - преступление!

Серёжа откидывается на спинку кресла и наблюдает, как Олег переливает чёрную гущу в чашку.

- Ты вспоминал про меня в Сирии? - вопрос срывается с губ неожиданно, Серёжа сам не успевает его отследить. Но кем бы Олег не был, ему важно услышать ответ.

Это опять всё звучит даже слишком хорошо, чтобы быть правдой, Серёжа слушает его, молча потягивая подостывший кофе. Он ведь именно это и хотел всегда услышать,что он для Олега - важен, такой, какой он есть, что он не был с ним все детство просто потому, что понимал, что Серый бы без него справился, не дружил с ним из жалости.

И всё-таки, знать, что причина чьего-то не_сумасшествия и выживания - страшно. Почти так же страшно, как понимать, что смерть самого Олег для него стала последней каплей. Потому что это почти что признание в том, что они оба друг для друга значат. А Серёжа чувствует себя слишком разбитым и потерянным, чтобы суметь сейчас удержаться и не поверить, чтобы напомнить себе вновь, что это всё может закончится в любую секунду. Он ведь ждал этого если не всю сознательную жизнь, то всю старшую школу точно, когда строил бесконечные планы на их совместную жизни после выпуска. Потому что Олег для него давно и бесповоротно стал единственным важным человеком, сразу и семьей, и другом, и любовью.

Но после школы это всё оказалось Олегу не нужным, а теперь, десять лет спустя, Серёжа коротко выдохнул, сжимая пальцы на кружке, пожалуй, слишком сильно.

- Ты тоже помогал мне держаться, всегда… Хотя, конечно, то, что творился у меня, не сравнить с твоей жизнью, - он дожидается, пока Олег заканчивает с готовкой и ставит перед ним тарелку, только сейчас с опозданием думая о том, что тому, возможно, не слишком-то хочется разговаривать о том, что он там пережил. - Извини, что напоминаю. В детдоме я так привык, что мы были… как будто дополнением друг друга, знаешь, неразлучной парочкой. У меня не было от тебя секретов, - “кроме самого главного”, но этого Серёжа вслух не говорит, - да и жизнь была понятной и простой. А потом всё перевернулось с ног на голову и кажется, что целая жизнь прошла за это время. И мне хочется узнать теперь, чтобы снова как будто бы стать частью твоей истории. Хотя сейчас я и так уже стал, как я понимаю.

Он кривовато улыбается и приступает к еде, поблагодарив. Пахнет на самом деле вкусно, да и голод у него в этот раз ощутимый.

Серёжа лишь кивает, когда он уходит в душ, и собирает за собой, затем расставляет в посудомойку - вообще-то, он не любитель всех этих домашних дел, но теперь у него много свободного времени, так что, почему бы и нет. К тому же Олег (если согласиться, что это, все-таки, Олег) - не уборщик и не его шеф-повар, хотя выходит всё-таки вкусно. Очень.

В теле после плотного, по его меркам, завтрака - приятная тяжесть, но снова в кровать он не идёт, успеет ещё належаться. Даже в его нынешнем состоянии одна из его базовых черт - любопытство, и пока в голове немного проясняется, ему хочется осмотреть место их нынешнего обитания. Дом, конечно, не супер-большой, но он всё равно заглядывает в каждый угол и даже в небольшую кладовку, где прячется всё для уборки. Книг у камина и правда немного, и всё - какая-то беллетристика, среди которой непонятным образом затесался томики Преступления и наказания и Государя.

Ну что ж, будет, что перечитать.

Телевизор он пока не включает, он вообще не особо его любит, хотя, вероятно, и до фильмов руки дойдут. Ноутбук ему Олег не оставляет, а в его вещи он, конечно, не лезет, только осторожно трогает сумку (конечно, чёрную), как будто его тактильным ощущениям можно доверять больше, чем глазам.

В итоге он устраивается на диване с Макиавелли, привычно подогнув под себя ноги, и вяло пытается читать, но слова разбегаются и путаются, кажется, Сергей всё-таки переоценивает своё состояние, и лëгкий детектив должен, в теории, пойти легче.

Но он не успевает поменять книгу, Олег выходит из душа в одном полотенце, и любые связные мысли покидают Серëжину голову.

Конечно, он видел и в одежде, что Олег в прекрасной форме, но сильно об этом не задумывался, отмечая, что иначе он его выдумать и не мог, но реальность оказывается ещё красивее. Литые мышцы четко выделяются под загорелой кожей, небольшие капли стекают с волос на тело, оставляя длинные влажные полосы, и Серёже тут же хочется собрать их языком.

Олег - произведение искусства, куда там Давиду, Серёжа не мог, конечно, подойти, но он медленно провёл взглядом от груди по чëткому прессу к темной дорожке волос внизу живота, исчезающей под полотенцем, и даже не замечает, как расширились у него зрачки.

Он сглатывает, осознавая, что всё время, что Олег роется в вещах, совершенно откровенно пялится, и кое-как отводит взгляд в сторону.

- Отличная форма, - он думает, что надо сказать хоть что-то, но выходит, кажется, только хуже. - Смотрю, тату совсем не поплыла за это время... А ты лужи везде оставил.

Серëжа уверен, что он достаточно быстро начнёт сходить с ума (буквально или нет) с простой и размеренной жизнью. Он ведь трудоголик, да и голова его в обычное время почти нон-стоп занята какими-то мыслями, он даже не все может отследить, иногда это похоже на бешеный горный ручей.

Но, неожиданно, их размеренная тихая жизнь в первые дни приходится ему по вкусу. Они так и проводят время, как в первый день: высыпаются (Серёжа так точно), едят то, что Олег готовит, как в детстве, три раза в день, по расписанию, читают книги, смотрят какие-то фильмы и, если погода позволяет, выходят на короткую прогулку к озеру. Олег его от себя почти не отпускает, но Серёжа и тут почти не возникает. Это ощущается не как контроль, а как забота. А он по ней скучал просто невероятно. Как и по Олегу.

Он так и не верит до конца, что это правда Олег, что он -- из плоти и крови, что это всё не обман его слишком живого воображения, а на самом деле вернувшийся с того света самый важный человек в его жизни. Пожалуй, единственный, вообще имеющий значения, кроме него самого. Но принимает это за гипотезу и просто ждёт, пока изменится хоть что-то. И пока его способность думать и бодрствовать хотя бы половину суток не вернётся к нему.

Но с каждым днём становится всё лучше днём. И всё хуже ночью, потому что кошмары возвращаются, причём в тех масштабах, которые он не помнит с детства, когда Птица впервые появился. Он не понимает, почему он так набрасывается на него ночью, если днём Олег ведёт себя с ним совсем иначе. Но Птица и раньше плохо поддавался анализу, поэтому Серёжа просто копит силы и почти каждую ночь чувствует раздирающие кожу перья.

Во сне он убеждает его сдаться, понять, что никто больше не придёт, что им нужно скорее заниматься планом месте.

В очередную ночь чёрные пальцы как будто вскрывают его грудную клетку, забираются к самому сердцу и крепко сжимают, не давая ему дëрнуться, пока сладкий шëпот льëтся, кажется, прямо в самый мозг.

Серёжа правда пытается что-то сделать, вырваться, освободиться, но по ощущениям увязает только глубже, широко раскрывает рот и решает хотя бы закричать, но даже это у него во сне не выходит.

В реальности же тело Разумовского выгибается дугой и он болезненно вскрикивает, а затем начинает крупно дрожать, до боли сжимая в пальцах край одеяла.

Серёжу выкидывает из нас какими-то рывками: сначала он как будто снова обретает возможность чувствовать свое тело, понимает, что он в кровати, а не на каком-то бесконечном поле, потом начинает чувствовать теплые руки вокруг себя, слышит собственное прерывистое дыхание со стонами, а потом и чужой, мягкий голос.

Тот самый голос, пробирающий его до мурашек, особенно, когда он звучит так рядом с ухом. Голос, вырывающий его всегда из самых жутких кошмаров, умеющий успокоить его и когда-то обещавший, что всё с ними будет хорошо.

У него осталась каким-то чудом одна запись на голосовую почту -- Олег как-то звонил из армии, а Серёжа не услышал, и тот просто пару минут рассказывал, как у него дела. И вот тогда, когда Серёже пришла его похоронка (а кому ещё могла, у них ведь правда никого ближе друг друга не было), он случайно нашёл эту запись, и часами лежал на полу, прижимая к уху трубку, пока не садилась батарея. Пока он не решил забыть, что это случилось, и не придумал нового Олега.

Сейчас Олег кажется слишком настоящим для плода его фантазии, Серёжу опять с головой накрывает его запахом, его заботой, он не до конца ещё возвращаясь в реальность, тянется к нему, крепко обнимая за талию.

- Олег, - в темноте, почему-то, не так стыдно выпускать свою слабость, как будто если он видит только его силуэт, то и разочароваться, осудить не выйдет… Хотя это, конечно, глупость полнейшая, настоящий Олег в каком его только состоянии не видел и никогда в жизни не осуждал, ни когда Серёжа рыдал на разорванным рисунком, ни когда лез защищать бездомных животных, рискуя свернуть себе шею, ни когда засыпал носом в стол, переворачивая очередной энергетик над конспектами для егэ. Бояться было глупостью, но Олег всегда был единственным, кем Серёжа дорожил, поэтому бояться было естественно. Для него Серёже всегда хотелось быть чуть лучше, чем он есть.

Он все ещё толком не открывает глаза, но чувствует его горячие губы на коже, чувствует, кажется, все его тело, и тянется к нему ещё ближе.

- Я не хочу к нему, не отпускай меня, - Серёжа говорит совсем негромко, чуть поворачивая голову и утыкаясь губами в его скулу. Сердце у него всё ещё бьётся как ненормальное, а пальцы, сжимающие край его футболки, подрагивают, когда он медленно поворачивает голову, ведя сухими губами по его лицо, будто рисуя под закрытыми веками карту его черт.

Серёжа слышит его, пусть не звучание слов, но интонации и переливы голоса - слышит и тянется к ним, потому что они звучат так знакомо и так тепло. Вспоминает вычитанная где-то фраза, что иногда дом - это конкретный человек, и для него это так и есть. И голос принадлежит этому самому человеку, и Серёжа цепляется за него как может, не в силах думать ни о чем.

Он приоткрывает глаза, всё равно толком ничего не разбирая в темноте, коротко, неровно дышит, касаясь его кожи, и на несколько секунд замирает, ощущая, как сгущается вокруг воздух, как будто перед грозой. Только какая гроза, он, ведь, кажется, в кровати, и грома совершенно не слышно, только чужое дыхание, почему-то тоже тяжелое.

Сергей только и успевает втянуть воздух, прежде чем чувствует тяжелые теплые пальцы в волосах, а горячие губы прижимаются к его. И это начерта выбивает у него всю возможность дышать и думать.

Он замирает на несколько секунд, одновременно просыпаясь окончательно и совершенно не понимая, что происходит. Руки на его теле - реальны, губы, неожиданно жарко его целующие - чертовски реальны, и не отвечать им совершенно невозможно.

Какая разница, на самом это деле или нет, его целует Олег, и для него перестаёт существовать весь остальной мир. Он подаётся к нему ближе, снова закрывает глаза, и отвечает на поцелуй, и приоткрывает губы, осторожно, пока изучающе касается его губ языком.

Внутри как будто взрываются фейерверки.

Если это снова сон - он согласен никогда больше не просыпаться.

Серёжа чувствует себя истощенным жаждой человеком, дорвавшимся до источника воды в пустыне. Он просыпается за секунду, полностью и окончательно, теперь уже уверенный, что это всё - реальность, потому что губы Олега действуют на него не хуже электрошока. Ощущения от нуля выкручиваются до максимума, по телу проходит горячая волна, заставляя все его мышцы каменеть в напряжении.

Он ждет этого столько лет. Он ждал этого, кажется, почти всю жизнь, и тот долгий пьяный поцелуй с привкусом дешевого алкоголя после школы никак не утолил его жажды, только разжег ещё сильнее пожар внутри. Для него каждое прикосновение Олега всю жизнь было и пыткой, и наградой, потому что сводило с ума и в то же время - не вело ни к чему. И он не понимал, никогда не мог понять, как этого могло быть достаточно Олегу, как ему удавалось не чувствовать всего того, что скрывалось внутри у него самого. Не столько потому, что он был так уверен в собственной неотразимости, нет, тут у него лишних иллюзий не было, просто часто казалось, что столько чувствовать не может вместить в себя одно человеческое тело, они должны быть разделены - на двоих.

Серёжа цепляется за него почти что судорожно, и чувствует себя… нормально? Весь мир сужается до Олега и этих губ, и нет ни собственного безумия, ни месяцев в мире, где Олег погиб. Он, конечно, не попадёт в рай, но его рай с этим человеком.

- Слышу, - Олег разрывает поцелуй, но он всё также близок, касается его - кожа к коже, и Серёжа тяжело дышит, облизывает снова сохнущие губы, отпускает край его футболки и кладёт ладонь на щеку. Она такая же горячая как и весь он, обветренная и шершавая из-за бороды, Серый ведёт ей медленно вниз, по подбородку и на горло, сжимая на секунду пальцы, чтобы почувствовать пульс.

Настоящий.

Бешеный.

- Я хочу ещё, Олег. Пожалуйста.

Сергей смотрит на него в темноте абсолютно безумным взглядом, но в этот раз Птица не имеет к этому совсем никакого отношения.

Несколько секунд Сергей правда думает, что Олег не согласиться. Что он не почувствовал всего того, что взорвалось у него внутри, что его собственные рецепторы не отозвались таким кайфом, как Серёжины, что это всё-таки была игра в одни ворота, и он в ней поиграл.

Но он всё равно не может не сказать этого, потому что ему больше не семнадцать лет, и у него больше нет ещё одной жизни в запасе, чтобы ждать. Потому что он знает точно, чего (кого) он хочется, и всё, что он может - это говорить об этом прямо, потому что с Олегом иначе нельзя. Не подойдут тут никакие манипуляции и уловки, в которых он, в прошлой жизни, был мастером, с ним никаких искусственных улыбок и соблазнительных поз. Только открытая, чистая правда о том, как сильно он ему нужен, как бесконечно долго он представлял себе этот момент и как ни за что не хочет его сейчас отпускать.

Ему кажется, что в нём сейчас что-то с хрустом ломается, что Олег всё-таки подаётся навстречу, и его резко становиться очень много. Серёжа больше не сможет делать вид, что ничего между ними нет, во второй раз он не позволит ему забыть, потому что такое - забывать нельзя. Касания Олега пробирают его до самых нервов, он вздрагивает, плавиться под долгими, трепетными касаниями, и затем порывисто подаётся вперёд, настойчиво углубляя поцелуй. Он прижимается к нему грудью, пахом, обнимая за плечи и зарываясь пальцами в густые волосы на затылке, и ему одновременно хочется смеяться и плакать от того, насколько правильно это ощущается.

Как будто они всю жизнь ждали именно этого момента, кожа к коже, пусть пока и через слои одежды, все их решения и ошибки были только для того, чтобы в какой-то забытой богами избушке на краю России они могли вот так безудержно целоваться, заполняя бесконечные чёрные дыры внутри.

- Олег, ты бы только знал, как долго… Чёрт, - Серёжа даже говорить не может нормально, только шепчет в его губы и ведёт тонкими пальцами по шее вниз, забирается пальцами под ворот футболки, стремясь ощутить как можно больше.