[indent] Слова молитвы слетают с губ, когда за спиной слышится шорох. Я едва уловимо вздрагиваю и возвращаюсь к своему занятию — не знаю, сколько времени прошло, но с тех пор, как я попал в Чертоги, молитвы повторяются одна за другой. Все они просят Валар об одном — не дать одному нахальному и самонадеянному лорду вернуться сюда. Я прошу беречь его жизнь и меняю её на собственную покорность и смирение. Воспоминания о Глорфинделе греют душу, заставляя улыбнуться, но я не даю себе обмануться — мы не должны встретиться. Даже если он попадёт сюда снова — нам не позволят увидеться, а о прошлой встрече мне пришлось молить Мандоса едва ли не сотню лет. Помню, как сердце разрывалось от тоски, когда я не мог насытиться прикосновениями его тёплых ладоней, позволяя им сомкнуться на моих рёбрах. Как не мог рассказать о том, что эта встреча — последняя. Тогда я отдал за него жизнь и сделал бы это ещё миллионы раз.
Иногда мне дают возможность увидеть Глорфиндела, и тогда я запеваю лорду Дома Золотого цветка свою песнь, позволяя голосу литься раздольно и мелодично в самые беспокойные ночи, даря ему мирные сны. Мне и самому хотелось бы забыться долгими, спокойными снами, кутаясь в золото его волос, вдыхая запах молодых трав и лунной ночи.
  [indent] — Пусть он живёт, — ладони молитвенно сложены у губ. Я помню наши последние дни, пока Моргот не перешёл в наступление. Дни до падения Гондолина.

***
  [indent] Дорога кажется бесконечной — ледяная пустыня окружает нас со всех сторон на многие мили. Пейзаж будто бы совсем не меняется, но по-настоящему меня беспокоит только чувство вины — я не хотел проливать кровь тех тэлэри, но не мог и предать клятву верности нашему принцу. Укрывая тех, кто не желал вступать в битву, оказался ли я предателем? Из головы никак не идёт взгляд того эльфа из Лебединой Гавани. Метался ли он в тех же сомнениях, что и я? Теперь нас объединяет общая и постыдная тайна. Но такая ли она постыдная? Вспоминая его пронзительный взгляд, я почти физически ощущаю ту боль, которую он причиняет своей душе, разрываясь между чувством справедливости и долгом. Возможно, это моя собственная боль.
[indent]  Сквозь гул ветра слышится женский вскрик — кто-то потерял своего ребёнка. Один из воинов крепко держит эльфийку, не позволяя ей кинуться в непроглядную метель. Сердце болезненно сжимается от того холодного простора, который открывается взору — мы не можем позволить себе развернуться назад. Усталость и отчаяние хотят выплюнуть в лицо этой эльфийки злобное: «Надо было лучше следить за ребёнком» — за ребёнком, обречённым на смерть.
  [indent] — Мы должны идти вперёд, — приходится процедить сквозь зубы, потому что, на самом деле, мне до ужаса жалко это дитя. Разве оно виновато хоть в чём-то, что сейчас происходит? От холода гибнут и взрослые эльфы, чего уже говорить о беззащитных детях. Сердце обливается кровью от рыданий эльфийки, и оттого она ещё больше меня раздражает. В этой заснеженной темноте невозможно кого-то найти — обессилившие, мы не можем позволить себе такую роскошь как поиски пропавшего ребёнка. — Просить о помощи ты можешь только Валар.
Если осмелишься.

***
  [indent] Добравшись до привала, мы разводим костёр — все стараются подобраться ближе к огню, подставляя ему свои заледеневшие пальцы. Я оглядываю эльфов, пересчитывая по головам, и хотя знаю, что не досчитаюсь одного эльфёнка, напоминание об этом вновь сжимает мне сердце. Возможно, девочка уже замёрзла насмерть.
[indent]  Каждый эльф погибший во время этого перехода будет возложен на алтарь нашего собственного тщеславия. Тщеславия эльфов, поднявших мечи на своих братьев и сестёр. Тщеславия эльфов, вообразивших себя хитрее Валар. Тщеславия эльфов, решивших, что их долг перед принцем стоит куда выше долга перед теми, кто создал этот мир.
  [indent] Взгляд падает в глубину бездонного тёмного неба и колючие снежинки ложатся на щёки, чтобы превратиться в воду. Вдох. Мне хочется закрыть глаза и открыть их в тёплой постели, вспоминая события в Альквалондэ только лишь как опротивевший сон. Выдох. Чуткое ухо улавливает скрип снега где-то позади. В темноте виднеются силуэту других эльфов. Должно быть, они оказались в такой же ситуации, что и мы, но жестом я подаю знак своим воинам. Теперь мы всегда должны быть готовы, и ладонь лежит на рукояти меча не потому, что я хочу новой битвы.
[indent]  — Назовитесь, — прошу спокойно, но строго, как если бы передо мной оказались нашкодившие подростки.
  [indent] — Тихо, — эльф, идущий впереди всех, отвечает мне громким шёпотом и кивает на что-то в своих руках, — она спит.
[indent]  Теперь мне стали видны и его длинные, промокшие волосы, некогда похожие на расплавленное золото, и пронзительные глаза. Сложно не узнать того самого эльфа из Лебединой Гавани. Ладонь соскользнула с рукояти меча, будто это не я был готов обнажить его прямо сейчас.
[indent]  — Кто? — мне тоже приходится перейти на шёпот. Но эльф вместо ответа подходит ко мне совсем близко, передавая в руки спящую девочку, завёрнутую в тёплый плащ.
[indent]  — Она потерялась. Говорит, что ваша.
  [indent] И где-то глубоко в душе я почувствовал, как слабым отголоском зарождается надежда.

***
[indent]  Наша встреча с другими эльфами благотворно влияет на остальных — настроение в лагере начало подниматься. Почувствовав в эльфе из Лебединой Гавани родственную душу, я не отказал себе в удовольствии пригласить его отряд присоединиться к нам. Сейчас, стоя с ним плечом к плечу и наблюдая за тем, как разговорились наши воины, я не могу не заметить той затаённой тоски, что объединяет нас обоих. Поодаль раздался детский писклявый голос — проснулась наша юная находка.
[indent]  — Спасибо. Я никогда не забуду твоего благородства.
[indent]  — Разве можно поступить иначе?
Взгляд задерживается на совершенно непроницаемом лице, и непонятно, говорим ли мы сейчас об эльфёнке или том, что произошло в Альквалондэ.
[indent]  — Эктелион, — протягиваю руку для рукопожатия.
  [indent] — Лаурэфиндил.
[indent]  Кто-то из толпы, сидящей у костра, обращается ко мне, прерывая нас:
[indent]  — Мой лорд, вы споёте?
[indent]  — Я спою даже если кто-то будет умолять меня замолчать.

Отредактировано Ecthelion (2021-05-14 01:06:43)

Эктелион уже давно перестал спрашивать себя, почему он в это ввязался. В этот странный поход на пределе возможностей, больше напоминающий позорное бегство. От кого? От валар? От угасших навеки Древ? От распри с братьями? Кто-то говорил - в Средиземье,  к власти и новым землям. Помилуйте. Вы действительно в это верите? Десятки погибших, замерзших  во льдах, провалившихся под лед - ради власти?.. Кто угодно поверит в такое, но не Эктелион.

Может быть, другие и шли вперед к чему-то хорошему, что грело пламень в их душах, а он - бежал. От того, что увидел в родном городе. От трупов, прибитых к берегу волнами, - среди них не было тех, кого он знал близко, но по ночам ему теперь снилось то же место, но волны выносили к его ногам тела дорогих родителей… От таяния жизни в глазах Инаис, еще силившейся ему что-то сказать, когда он ее нашел. От преданности в глазах отцовской дружины и их слитного крика "Слава Лорду Фонтанов!" Можно ли убежать от прошлого? Новоиспеченный лорд пытался очень старательно.

Первая волна боли и ненависти схлынула под напором рассуждений и бесконечной тоски ледяной  пустыни,  расстилавшейся на многие лиги вокруг. Ненавидеть слишком глупо и странно, когда каждый день рискует оказаться последним. Да и кого? Ненависть,  как и любовь, требует кого-то,  на кого ее можно излить, а Эктелион, сколько ни разбирал в уме ситуацию, не мог найти никого, кто бы полностью и ультимативно, без оглядки на обстоятельства, был виноват в случившемся.

Наверно, удобно винить во всем Моргота, но разве Моргот отправился спасать сестру вместо невесты? Разве он забыл, где живет Инаис и как идти к ее дому кратчайшей дорогой? Для Эктелиона не существовало другой правды,  кроме его собственной. Совесть обличала его в достаточной степени, чтобы пойти и доложить о своем предательстве самостоятельно,  и лишь одно останавливало от опрометчивого поступка: подчиненные. Те, кто так или иначе зависит от него. Главу Дома легко заменить, но дать отряду предводителя, за которым пойдут, гораздо сложнее. За Эктелионом шли потому, что верили. В его отца, в его род, а теперь и в него самого. У любого другого не будет такого доверия, а оно, как теперь казалось полукровке, обоюдоострый меч. Верят тебе - и ты должен, иначе разрушишь то, что создавалось веками. Да и… не потому ли он хотел ответить на эту веру, что сам не нашел ответа той безумной  надежде,  что еще недавно грела его собственное сердце? Будто бы он везде успеет и всем поможет. Как самонадеянно это было…

У него больше нет права выбирать. Потому что все, чем он жил, все, что было дорого, разрушено или оставлено. Что еще остается?.. Идти вперед, стать заложником чужих желаний. Свои-то ведь умерли. Вот и на предложение Лаурэфиндила обсудить складывающуюся ситуацию в две командирские головы вместо одной, он ответил в свое время сдержанным кивком, предупредил своих, взял с собой двух воинов - на всякий случай, мало ли, - оставил подробные распоряжения и "отстал", предоставив свои знания и опыт в распоряжение того, кому был стольким обязан. Краем глаза заметил, что тот тоже сделал знак двум своим воинам следовать за ним. Разумный ход, тем более в начинающейся метели легко потеряться в одиночку.

Что и случилось.  Не с ними, но с одной из женщин.  Оступилась, лед подломился… Вы серьезно? Под ногой той, что ступает легко, почти не приминая снега? Скорее уж, не заметила полыньи. В такой метели это немудрено. Отправив одного из своих воинов за подмогой, Эктелион принялся напряженно ждать результата геройского поступка. Секунда, две… десять. Почему так долго?! Наконец,  девушку спасли и принявший ее воин принялся растерянно растирать ее, боясь прикоснуться.
- Не так.
Эктелион в два шага преодолел разделявшее их расстояние.
- Леди,  прошу меня простить…
Он бесцеремонно сдернул с нее верхнюю одежду, намокшую и ставшую тяжелой и неуклюжей, кинул ее воину, принимавшему эльфийку из холодных рук нолдо, после чего накинул ей на плечи свой плащ.
- Закутайся.  Плотнее.
Кивок оставшемуся из своих эльфов:
- Проводи к остальным, покажи целителям и налейте ей чего-нибудь горячего. Пусть переоденется в сухое, но не позволяйте ей останавливаться, а то замерзнет.
На этом моменте стало чего-то не хватать.
- Лорд…
- Фонтанов, - закончил он за одного из двух оставшихся воинов Лаурэфиндила. - Где?..
- Там.
Темная вода качала обломки льдины и островки быстро тающего снега. Топоров они с собой, конечно, не взяли, оставив их как тяжелый балласт на повозках… Думай, Эктелион, думай.
- Тихо.
Только вой ветра да плеск воды слышит чуткое ухо эльфа. Но здесь плеск сильнее.
- Достаем мечи. Рукоятками на раз-два-три. Здесь. Все вместе.
Едва появилась крохотная прорубь, Эктелион велел остальным отойти, чтобы не провалиться всем, и расширял ее уже в одиночку и острием, а не противовесом. Затем сунул руку, чувствуя, как стремительно немеют пальцы, привыкшие держать флейту, а не морозиться в ледяной воде. К счастью, золотые волосы служили достаточным ориентиром, и вскоре он уже тащил собрата за них, откинув меч и помогая себе второй рукой, а вес своего тела используя как рычаг. Когда из воды показались плечи, Эктелион поудобнее ухватил его другой рукой за пояс и дернул, роняя его на себя и спешно откатываясь от проруби подальше вместе с бесчувственной добычей.
- Где. Этот. Целитель? - крикнул он воинам.  - Один пусть идет поторопит,  второй - помоги мне его оттащить.
На безопасном расстоянии от пагубного льда с его предательски тонкой кромкой Эктелион впился взглядом в мраморно-белые черты, отливавшие сейчас легкой синевой. Словно в одном из его снов на пару мгновений он увидел на месте Лаурэфиндила Инаис - ее слабо шевелящиеся губы, стекающую из них  струйку крови…
- Он не справится сам.
Быстро расстегнул собрату полы верхней одежды, отороченой мехом, и устроил без пяти минут  утопленника в своих об'ятьях, обвив его руками со спины, и, нащупав нужную точку под грудиной,  быстро и резко нажал на нее, вызывая рвоту и наклоняя того немного вперед,  чтобы вода легче вытекала. Еще раз. И еще. Полностью опорожнив так все еще бесчувственного эльфа, Эктелион огляделся.
- Ну наконец-то, - проворчал он, передавая эльфа с рук на руки подоспевшим подчиненным. - Осмотрите и несите к его воинам. Не мешкая.  И снимите с него всю эту мокрую тяжесть!  Ты, - обратился он к ближайшему своему воину, - отдашь пока свой плащ.
Зябко передернув плечами, Эктелион занял место замыкающего, подбадривая и подгоняя остальных,  напоминая о необходимости спешить и догнать своих и обоз, где есть запасные одеяла и согревающие мази.

Позже,  когда они остановились на ночлег и все плащи вернулись к законным владельцам, Эктелион неуверенно приблизился к тому месту, где разбили шатер предводителя соседнего отряда. Ему не хотелось проявлять чрезмерное внимание - спас и спас, что в этом такого? Но справиться о здоровье стало вопросом, близким к помешательству. А что, если… история с Инаис повторяется? Что, если проклятие валар вот так действует? Что бы он теперь ни делал - все бесполезно?.. Воины почтительно расступились, давая дорогу Лорду Фонтанов, и тот, приоткрыв полог шатра, заглянул внутрь.  Он только убедится,  что Лаурэфиндил жив, и сразу уйдет. Он даже входить не будет...

Отредактировано Ecthelion (2021-08-19 20:21:16)

Эктелион приподнимает бровь, хотя в темноте бесконечной ледяной ночи это не очень видно. Костер разложен на некотором расстоянии, между несколькими шатрами, и на лицо падает только смутный отсвет.
- Я всего лишь зашел поинтересоваться, как ты себя чувствуешь, - ответил он достаточно мягко.
Нет, понятно, что чуткое ухо эльфа уловило разговоры воинов, обсуждающих недавнее спасение, но совершенно не нужно думать о нем больше необходимого. Это даже не услуга - всего лишь выживание и разумная эффективность. Жизнь командира всегда ценна, а хорошего командира - бесценна. Впрочем, теперь, когда спасенный открыл глаза и даже способен поддерживать беседу,  беспокоиться не о чем, и полукровку отпускает. Он словно возвращается в те дни, когда единственной его трудностью была недостаточно изысканная рифма.
- Вижу, что хорошо.
Он кивает, не столько собеседнику,  сколько каким-то своим мыслям, и уже собирается отпустить полог и уйти, когда его застает внезапный вопрос. Оборачивается к костру и повторяет вопрос Лаурэфиндила, об'ясняет, о какой эльфийке идет речь, чуть подробнее, и снова заглядывает в шатер:
- Жива. Хочешь ее увидеть?
Спасенный отрицательно покачал головой в ответ:
— Нет. Перед тем, как двинемся в путь, поговорю с ней.
Эктелион кивнул,  соглашаясь.
- Тогда отдыхай. Добрых снов, - все так же мягко. Обычная вежливость.
Привычка желать на ночь чего-то хорошего почти наверняка звучала насмешкой, хоть и была искренней, но удержаться он не успел. Уже услышав собственное пожелание, Эктелион ощутил его внутреннюю неправильность, нелогичность, даже абсурдность - у него самого уже очень давно не было добрых снов, - и ушел, опустив полог шатра. Зачем приходил? Убедиться, что он не проклят? Или проклят не до конца? В любом случае стало легче.

Проверив посты и смены, он отпустил одного из своих воинов спать и набираться сил - того, кого он ранее заставил отдать плащ Лаурэфиндилу, - а сам заменил его, взявшись за флейту. Он знал, что его будут слышать в обоих лагерях, может быть, даже кто-то  из тех, кто ушел вперед, но не мог сдержаться. Смог бы он сам отказаться от встречи с Инаис здесь и сейчас, если бы знал,  что она жива? Да, смог бы, был неутешительный ответ, ведь тогда бы он не познал горечи поражения от ее ухода.

На том привале его флейта оплакивала погибших, рыдала, билась об острые края льдов, оставляя в сердце пустоту и неясное предчувствие вместо боли и ожидания еще большей боли. Это была совершенно новая мелодия, не игранная им прежде,  импровизация, которые он так любил в Альквалондэ, когда свет Древ жил не только в Сильмарилях. Ближе к концу первой стражи его сердце начало утихомириваться, и мелодия сделалась мягче и проникновеннее, теперь она успокаивала и врачевала душевные раны, без слов нашептывала утешения, неведомые самому музыканту. Наконец, его сменили, и флейта смолкла.

По окончании долгого отдыха было искушение поднять своих раньше и уйти - бежать от вчерашнего,  от этого нолдо, чей отряд никак не уйдет вперед, от их не законченного разговора. Зачем все это? Потеряться во льдах - вот, чего он действительно жаждал. Проверить, так ли ужасна смерть от обморожения или ты просто засыпаешь сном без сновидений, пока Мандос не заберет к себе… Но это было бы ребячеством, недостойным командира, поэтому все шло по плану - как всегда. Под'ем, завтрак, утренняя воодушевляющая речь ("Сегодня мы не умрем. Сегодня мы сделаем еще один шаг к новому и неизведанному. Средиземье ждет нас"), проверка снаряжения и снова марш. Как вчера. Как завтра. Как надо.

Отредактировано Ecthelion (2021-08-05 07:20:55)

Эктелион молчит без напряжения. Для него это естественное продолжение всей его жизни - отец Эар, прежний Лорд Фонтанов, любил повторять, что благородный нолдо открывает рот только для двух вещей: сообщить важную новость или спеть вдохновляющую песню, которая стоит того, чтобы ее услышали. Обмен необходимыми по этикету любезностями приравнивается к новости - в конце концов, надо всегда показать, насколько важен для тебя собеседник, без этого любое известие теряет свой вес и смысл. Матушка Анадиль улыбалась на это без слов - ей не нужны были никакие причины, чтобы быть собой. Эктелион пошел в мать. Ему комфортно, что Лаурэфиндил не пытается вызвать его на разговор, тем самым молчаливо признавая, что все их беседы, какими бы неловкими и обрубленными они ни были, благополучно закончены, а все благодарности, так тяготящие сердце полукровки, остались во вчера. Сегодня можно сделать вид, что не было ничего, от чего хочется отстраниться. Или было, но они обязаны им случившемуся трудному событию - а сколько еще будет чего-то подобного? - которое, конечно, не могло не повлиять на настроение собрата в худшую сторону. Сегодня новый день и новые отношения. Сегодня они справятся.

После вчерашнего вечера с флейтой сердце удовлетворенно молчит. В завываниях ветра Эктелиону слышатся жалобы и бессильные угрозы. Он чувствует себя победителем. Не потому ли, что все важное сейчас с ним? Или он хочет в этом себя убедить?

Замечание Лаурэфиндила заставляет его, уже направившегося было к своему шатру, остановиться и внимательно поглядеть на златоволосого нолдо. Конечно, Эктелион знает нормы приличий, но здесь и сейчас он почти физически ощущает, как те текут сквозь пальцы бессмысленным и бесполезным песком, как всё, что когда-то казалось таким важным, меркнет перед Альквалондэ и их потерями здесь, во льдах. От решимости собрата внутри всё… нет, не переворачивается, скорее успокаивается - от мысли, что он не один такой, не вписывающийся в случившееся в Лебединой Гавани и в происходящее здесь и сейчас. Он должен был понять это еще тогда, в заброшенном дворике родного города, когда за сложенными из белого камня стенами замирала, затаив дыхание, любимая сестра со своими домочадцами, ожидая исхода их встречи со случайным прохожим…
- Хочешь сказать, нам стоит держаться друг друга? - негромко уточняет он. “Лечь вместе”? Он не может сказать это вслух, только не в нескольких шагах от новых постовых, пусть они и из отряда Лаурэфиндила. Но он думает об этом неотступно, не в силах отделаться от мысли, что именно это ему и предлагают. Завуалированно, как это всегда считается вежливым у эльдар.

Получив подтверждение своим догадкам, он после короткого раздумья неуверенным кивком обозначает свое согласие. Отчего-то кажется, что лечь с кем-то из своих воинов, может быть даже с несколькими из них, - легче. Их он знает если не с рождения, то хотя бы последние лет сто, а этот златоволосый, солнечный эльф - как долго они знают друг друга? Пару месяцев? Сколько они уже идут? Полгода? В этих льдах, среди бесконечной  ночи, еще не озаренной светом луны, и вечного снега, все как-то иначе и трудно чувствовать течение времени - или это он настолько погряз в переживаниях, что перестал прислушиваться к своим внутренним часам, к которым так чутки перворожденные?
- Я сейчас приду, Лаурэфиндил, - отстраненно обещает он.
Надо сообщить об этом своим и распорядиться, чтобы как можно меньше последствий было у этой бури. Как можно меньше смертей и его вины в них…

...Через полчаса он остановился возле шатра Лаурэфиндила, сжимая в руке собранный тюк со своей постелью. Сердце стукнуло несколько раз быстрее и как будто бы остановилось. А потом снова. С чего бы? Разве уж он настолько взволнован нарушением приличий? Он их нарушил уже столько раз, еще один ни на что не влияет. У него нет чести с тех пор, как он ослушался приказа. На фоне нарушенной клятвы спать с посторонним уже не кажется чем-то по-настоящему отвратительным. Даже не так. Эта насущная необходимость выглядит детской шалостью, над которой хочется посмеяться - по-доброму и без насмешки. Улыбка невольно закрадывается в его взгляд, когда он, наконец, откидывает полог и заходит внутрь.

Быстро оглядев внутреннее пространство, он опускает тюк на выстланную шкурами землю (поверх жесткого кустарника, без которого было бы еще холоднее) и начинает его разворачивать, медленно и обстоятельно пристраивая свои одеяла и плетеные циновки к одеялам и циновкам нолдо. Он почти не обращает внимания на хозяина шатра, полностью уйдя в свое занятие, а затем начинает так же методично и не глядя на Лаурэфиндила раздеваться. Снимает и ставит рядом шлем и доспехи, поддоспешник кладет под свою часть постели, педантично расправляя каждую складочку. Легкие и длинные сапоги кладет под одеяла себе в ноги, а плащ - поверх верхнего одеяла, которым планирует накрываться. Дальше раздеваться не хочется, но - надо. Тепло их тел не достигнет друг друга, если оставить на себе слишком много одежды.

Медленно, очень нехотя, но без малейшей жалобы, без лишнего вздоха неудовлетворения он распускает завязки на длинном жилете и, сняв его с себя, кладет под свои одеяла, намереваясь лечь поверх. Становится видно, что на шее у него висит серебряный кулон с застежкой, на котором выгравирована надпись на языке телери. Аккуратно убирает кулон под тонкую льняную рубаху до середины бедра, в которой остается, когда снимает и укладывает рядом с жилетом брюки. Все. Холодно! Пора плотнее закутываться в заботливо устроенное гнездышко, что он и делает, все так же стараясь не смотреть на собрата. Почему? Так ли его смущает эта необходимость? Пожалуй, гораздо меньше, чем это кажется со стороны. Скорее, он не хочет ставить в неловкое положение Лаурэфиндила - своим прямым, беззастенчивым взглядом, словно требующим ответа за все на свете. Совсем не с таким взглядом прилично делать то, что они сейчас делают. И нет, ему не стыдно за себя - он просто не надеется на понимание, а вслушиваться сейчас в чужие обиды и страхи нет сил. Кажется, он обязательно сделает или скажет что-то лишнее, так что лучше просто избежать любого разговора о том, что должно по идее смущать.

Эктелион лежит на спине, разглядывая купол шатра в свете свисающего по центру камня-светильника - наследника изобретения Феанаро, - рассыпающего по скромному внутреннему убранству мягкие, нерезкие блики. Он чувствует лежащего рядом нолдо и раздумывает о том, будут ли они говорить до обеда или вообще когда-нибудь. Надо ли им говорить? Стоит ли?.. Наконец, он не выдерживает и осторожно смотрит в сторону Лаурэфиндила - как он? У него все хорошо?

Отредактировано Ecthelion (2021-08-05 07:23:36)

Златоволосый нолдо недолго смотрит в ответ и отводит взгляд… Конечно. Это неприятно, когда вынужден быть вот так близко к чужаку,  а он еще и смотрит на тебя, будто чего-то хочет. Эктелион тоже поспешно прикрывает веки и даже поворачивается спиной, чувствуя,  как Лаурэфиндил придвигается к нему. От этого вдруг становится тепло и спокойно - не только телу. Вскоре дыхание собрата становится ровным, а полукровка еще долго лежит, разглядывая внутреннее убранство шатра - скупую вышивку, строгую и изящную, редкие бусины драгоценных камней, мерцающих словно звезды, вкрапления золота, так любимого нолдор… Эктелион в этом куда больше телери - он предпочитает серебро.

Светильник медленно угасает, подражая Древам, - для этого их и используют в наступившей бесконечной тьме: чтобы отсчитывать время, - и Эктелион ненадолго забывается сном,  пока собрату не приносят обед и на лице пришедшего - молодого эльфа - Лорд Фонтанов отчетливо читает замешательство. Отчего? У них ведь тут так принято… Разве нет? Или они полагали, что подобный обычай останется их постыдной тайной на веки вечные?
- Прости, лорд Эктелион, я не знал, что ты здесь. Сейчас принесу и тебе еды.
- Не стоит. Мне принесет кто-нибудь из моих воинов.
Все-таки отряды разные и запасы у каждого свои. Незачем есть чужое, когда есть свое. Эктелион будит товарища, чтобы тот поел, а чуть позже и ему приносят немного лембаса, и он ест, не вылезая из постели и даже не открывая глаз - так можно притвориться,  будто бы он все еще дома, а тепло за спиной - его домашняя пума, вознамерившаяся провести время со своим эльфийским другом. Если она что решила - согнать ее всегда было решительно невозможно.

Дни идут за днями, и Эктелион замечает, что засыпает все легче, а с утра после ночи рядом с Лаурэфиндилом не помнит снов. Внешне он спит очень спокойно,  поворачиваясь один-два раза за ночь и часто просыпаясь  в том же положении, в котором уснул. Но, конечно, долго так длиться не могло. Едва он привык к наличию соседа в постели - кошмары вернулись.

В ту ночь, когда он разбудил собрата, ему снова снится Альквалондэ. Омраченное Тьмой море и гребни волн, увенчанные кровавой пеной. Покинутый и разграбленный город, над которым он парит подобно орлам величайшего из валар. Кровь и отрубленные головы на белых ступенях террас, уходящих к побережью. Везде страх, боль, преследование, ненависть… От увиденного  становится до невозможности тошно, хочется выхаркать все свои внутренности вместе с душой - чтобы никогда, никогда больше не чувствовать и не переживать такого. Он помнит до мельчайших подробностей, как это было на самом деле, и никак не может понять - что изменилось? Картинка моргает: он снова держит в объятьях тонкокостную Инаис. Ее распущенные волосы измазаны кровью, судорожными толчками вытекающей изо рта, и когда она тянет к нему руку в прощальном жесте - он слышит, как неровно и испуганно бьется ее сердце.
- Оставайся... со мной, - с трудом произносит она во сне, и он обнимает ее, чувствуя, как холодеет его собственное тело и жизнь покидает его. Если бы сейчас заплакать!.. Наверное, это принесло бы облегчение,  но вместо этого его сковывает ужас от невозможности что-либо изменить. От чудовищной правдоподобности сна. От понимания того,  что он обречен переживать это снова и снова - до самых Чертогов Мандоса.

Картинка снова меняется. Он в том белокаменном дворике, где впервые встретил Лаурэфиндила, но сегодня все иначе. В этом сне случайный прохожий отказывается молчать, и Эктелион обнажает меч, очень реалистично ощущая, как сердце в его груди превращается в лед, и тот с каждым обменом ударов растет внутри, захватывая все больше и больше места, но отчего-то не вытесняя страх и боль, а лишь бесконечно их умножая. Вот полукровка ранит соперника - ответом становится острая, разрывающая боль внутри, как будто его фэа вырывают у него заживо. Эктелион, не в силах это вынести, падает на одно колено, упираясь свободной рукой в шершавый от песка теплый камень. В этот самый миг чужой меч пронзает его спину чуть пониже ключицы, достигает сердца - и эльф с некоторой оторопью смотрит, как все еще сверкающее металлическое острие, без капли крови, медленно появляется у него из груди… Его слуха касаются какие-то совершенно не подходящие слова - что-то успокаивающее, будто из детства. Такие нелепые, не соответствующие всему увиденному.  Он хватается за них в наступающей темноте и просыпается. Все тело застыло почти до каменного состояния, и это очень напоминает его сон - неужели он и правда уже умер? И сейчас в Чертогах? А что, если никаких Чертогов нет и вечность, ожидающая в конце, - это мрак и холод бесконечных сожалений? Раз за разом переживать смерть Инаис, осознавая свою полную вину в этом? "Оставайся со мной", - сказала она в этот раз. О, если бы только он мог!.. Тихий и встревоженный вопрос рядом все меняет.

Эктелион неосознанно поворачивается на звук голоса, и золотые волосы нолдо, множащие свет считающего часы камня, разгорающегося под невысоким куполом шатра, - словно сияние Лаурелина, вырывают его из кошмарных фантазий. Он пару секунд напряженно изучает лицо собрата, а затем мысленно приказывает телу расслабиться - и обмякает, прикрывая глаза. Он снова лежит на спине, кутаясь в согретые их общим теплом одеяла. Реальность возвращается успокаивающими волнами. Эктелион выдерживает еще пару секунд, чтобы придать голосу необходимую твердость, и негромко, без эмоций отвечает:
- Ты. Ты убил меня в том дворике.
Он не называет города, но уверен, что его поймут правильно. Альквалондэ.  Еще нескоро он сможет произносить это имя без внутреннего содрогания. Поворачивается на бок,  лицом к нолдо и пытается смягчить резкость предыдущего заявления:
- Теперь все хорошо. Я тебя разбудил? Прости. Возможно, мне не стоит спать с кем-то.
Чуть помолчал.
- Я слышал, ты что-то говорил мне. Спасибо, что не дал смотреть это дальше. В моих снах редко все заканчивается смертью.
Он слегка улыбается, ловя себя на какой-то неясной мысли - он любуется этим мягким золотым светом Лаурэфиндила?.. И это еще не всё. Было что-то еще.  Что-то между теми успокаивающими словами и реальностью.  Что-то странное.
- Ты меня обнял?  - непонимающе спрашивает он прежде, чем успевает осознать, что это не тот вопрос, который прилично задавать в их положении, да еще с таким пристальным,  почти обвиняющим прямым взглядом глаза в глаза. "Не отвечай, если не хочешь" - надо добавить,  но он молчит, не в силах солгать. Он хочет это знать. Что бы ни случилось - он должен знать. Как ни странно - страха нет, только любопытство. И... предвкушение?

Отредактировано Ecthelion (2021-08-06 13:08:46)

Никогда? Какое… колючее слово.  Откуда ему знать, что он никогда бы такого не сделал? Эктелион опускает взгляд. Действительно, а он сам-то знает это, как говорит Лаурэфиндил?.. Похоже, что нет, и осознание этого царапает его самолюбие досадой - этот нолдо слишком благороден и даже не представляет, о ком заботится. Полукровка не опровергает, но и не подтверждает сказанного, потому что согласиться значит солгать, а правда наверняка обидит. Зачем она вообще нужна в таком случае?

Значит, обнял. Эльфу не удается сдержать тихую улыбку. Почему его это так радует?
- Я тебя тоже обнял, когда вытащил из воды, - признается он. - Дважды. Тебе, наверное, уже доложили об этом - поэтому я не считал необходимым лишний раз напоминать. Так что не извиняйся - предлагаю считать, что ты просто “вернул должок”.

До него не сразу доходит, почему речь зашла о ведении боя, а когда он выныривает из своего счастливого кокона и осознает, к чему все это было, - медленно переворачивается на спину и смотрит прямо перед собой. Щеки его чуть-чуть покрываются краской. Ну да, кто бы сомневался, что он и во сне может раздать так, что мало не покажется, но как-то… несвоевременно.
- Ты же понимаешь, что я не имел намерения тебя калечить? - тихо и невнятно произносит он, пытаясь отвлечься от стыда размышлениями о том, что же теперь делать. Разговор о детских кошмарах Лаурэфиндила справляется с этой задачей лучше. Забыв от любопытства о своем смущении, Эктелион снова смотрит на златоволосого нолдо, окунаясь в тепло его души с головой: - У тебя были в детстве кошмары? У меня не было, видимо, теперь наверстывают.
Это звучит почти как шутка.
- Я мало времени проводил с матерью, мне и тридцати не было, когда меня отдали в Дом отца, где любые трудности решались дисциплиной и тренировками. Подозреваю, если бы у меня были кошмары, мне помогли бы составить расписание так, чтобы им просто не нашлось места.

Хорошее время было… Отчего-то вспоминать совсем не больно, как он боялся, а как-то даже согревает - или это случайное прикосновение, заставляющее вдруг с особой четкостью осознать, что в отличие от него самого Лаурэфиндил разделся полностью?.. Эктелион не убирает руку, делает вид, что ничего не произошло, но прогревается вдруг до самых кончиков пальцев.

- Неприятно? - он выхватывает это слово с удивлением. Поворачивается к собеседнику. К чему эта огромная пауза? Подбирает слова? Но полукровка и сам замолкает, пытаясь осознать свой ответ. Наконец, он выбирает честность: - Я, признаться, не ощутил прикосновения в должной мере. В следующий раз обнимать, конечно, не надо. Думаю, я не обижусь, если ты применишь ко мне свои любимые приемы драки без оружия.

По большому счету сейчас следовало извиниться и уйти и никогда, никогда больше не спать с этим высокородным нолдо, а искать тепла и понимания среди своего Дома. Это было бы правильно. Благочестиво. Вежливо. Не надо выносить все эти неприглядные стороны жизни на всеобщее обозрение. Но тогда он не узнает, какие кошмары снились Лаурэфиндилу, когда тот был маленьким. Какой была его мать и что он помнит об отце. Почему так уверен, что никогда бы не убил Эктелиона. Почему он вообще такой самоуверенный. И красивый. И почему об него так хочется греться - причем даже не в прямом смысле, а скорее в переносном. Купаться в тепле этой улыбки и, находясь рядом, чувствовать себя моложе и беззаботнее. Спокойнее. Безмятежнее. Как хорошо, что он вовремя придумал, как ответить на этот неловкий вопрос об объятиях! Безусловно, им совершенно не нужно обниматься больше необходимого для выживания, спать спиной к спине вполне достаточно для согрева, но и уйти и больше не приходить сюда он не в силах. Это было бы чересчур… разочаровывающе. Сейчас он даже рад, что ему приснился кошмар и теперь они так мило беседуют. Как бы комфортно ни было молчать рядом с этим эльфом, светские беседы отвлекают от плохих мыслей куда лучше. Чтобы хоть как-то продолжить разговор, Лорд Фонтанов не нашел ничего лучше, как сделать несколько завуалированный комплимент:

- Скажи, а в прошлом, от которого мы сейчас все так усердно отдаляемся, твои волосы часто сравнивали с Лаурелином?

С исцеляющей силой золотого Древа...

Отредактировано Ecthelion (2021-08-08 13:26:02)

- Да?
Эктелиону неловко. Значит, все именно так, как он предполагал: вокруг Лаурэфиндила вечно вьется множество поклонников. Он привык быть в центре внимания. Он уже слышал все комплименты, какие можно придумать, - едва ли полукровка-телери будет оригинален… К тому же -  да, точно, так оно и есть! - это очень обычное поэтическое сравнение, ничего нового… Как не слышал?! Эльф покосился на собрата недоверчиво. Что это? Лесть? Или шутка? Да нет, собеседник вроде не веселится - улыбается, но похоже, что серьезен... Ощущается это признание как-то странно - теплом в груди и легким привкусом... чего-то на губах. (А откуда вообще мысли о комплиментах?! Разве это простая любезность?.. Почему-то не приходит в голову "легкая" неправильность ситуации: этот златоволосый  нолдо и комплименты - неразлучны.)

Он чуть сдвигает брови, когда к нему тянут руку, но отстраняться не приходится - Лаурэфиндил зачем-то трогает свои волосы. Гордится ими? Пусть. С такой-то сверкающей гривой отчего и не погордиться немного. Они и правда хороши - какой смысл это отрицать?..
- Мое тоже, - легко соглашается он.
Он не знает, о чем думает нолдо, и искренне считает свое детство обычным - таким же, как у большинства детей в Доме его отца. Тренировки, обучение и дисциплина - что может быть лучше? Только сладкие напевы его телерийской родни, но они куда лучше после трудного дня, чем сами по себе.

И тут он вспоминает, как жил на два Дома, а это, при всей его привычке к подобному, обычным не назовешь. То, что обыденно для него, кажется совершенно необычным для его собеседника - иначе бы не слушал так внимательно.

- А я хотел написать балладу, которую бы пели спустя многие века в землях, в которых я никогда не был, - поделился он. - Это желание всегда помогало прилежнее изучать то, что не получалось.
Эктелион скромен: у него получалось всё и нередко с первого раза, но он всегда был очень придирчив к качеству рифмы и ее образности и оттого порой тратил  неоправданно много времени на сочинение - куда больше, чем если бы имел привычку доверять себе, как Лаурэфиндил. Заметив вопросительный взгляд, полукровка поощряюще кивает: ему интересно. Он бы хотел услышать еще и непременно спросил бы, если бы не считал подобное любопытство чрезмерным. Как хорошо, что нолдо такой словоохотливый! С ним очень легко вести беседу - не приходится задавать неудобных вопросов.

- Я рос в Доме отца, когда стал чуточку старше. Раннее детство - да, прошло среди родственников матери, она из телери. Тогда-то я и привык петь в любой непонятной ситуации… Грустно? Пой. Радостно? Пой. Скучаешь по кому-то? Пой. Не нравится что-то? Пой.
Он осекся, не в силах продолжить, потому что дальше шло “Любишь кого-то? Пой”. Да, такие вот телерийские шутки.

Кивает на незаданный вопрос об Альквалондэ - его тоже посещает это чувство общности мыслей, как будто он понял, о чем хочет знать собеседник, хотя тот так и не спросил, и он отвечает соответствующе.
- В Тирион мы часто ездили с сестрой, когда нам хотелось побыть вместе. Иногда делали крюк и заезжали в Валимар - любоваться Древами, но чаще выполняли поручения отца и матери в столице и наслаждались обществом друг друга. Анарет принадлежит Дому телери, но ты знаешь, да…
Он отводит взгляд, не желая вспоминать, как они познакомились. Сейчас очень расслабленное время, когда свет детства согревает сердце, и портить его недавними воспоминаниями совсем не хочется.

И он почти не замечает, как Лаурэфиндил придвигается, почти нависает над ним, потому что сам пребывает в детстве и юности - когда все у него было хорошо и он был счастлив. Эктелион улыбается, вспоминая…

...В ту ночь они говорили еще о многом, и в некоторые из последовавших ночей тоже, с каждым разом становясь чуточку ближе, чуточку понятнее друг для друга. Когда, как жизнь без златоволосого нолдо стала немыслима? Эктелион больше не пытался говорить комплименты, но его взгляд, обращенный к Лаурэфиндилу, с каждым днем и каждой ночью становился чуточку... выразительнее. Теплее. Яснее. Как звезды, медленно появляющиеся сквозь туман.

Кстати, о тумане. Чем дальше во Льды - тем очевиднее становилось, что звезд они в ближайшем будущем не увидят. Та сизая туча, что сопровождала бурю, с утишением метели не растаяла, не исчезла, но словно бы всосалась в окружающую безнадежную тьму, готовая в любой момент вернуться и угрожающе нависнуть. Небо так и не очистилось, сколько бы суток не отсчитали сверкающие камни…

Для Эктелиона это было все равно что удар под дых - он молча терпел, то и дело поглядывая на небо в ожидании, и чем больше времени утекало, тем чаще поглядывал. А потом находил взглядом теплое золото волос своего ночного сожителя - и успокаивался. Ненадолго. С каждым месяцем он словно таял, становясь все молчаливее, со все большим трудом находя слова для бесед на отдыхе, все дальше уходя в себя. В какой-то момент могло начать казаться, что прежний Эктелион, свободно и с охотой рассказывавший о своем детстве, исчез безвозвратно. Теперь слова выходили через силу, и даже к отраженному в волосах свету Лаурелина он стал будто бы равнодушен. На самом деле у него просто не было сил проявлять эмоции внешне. Ему по-прежнему нравилось смотреть на Лаурэфиндила, невольно касаться его спиной или плечом во время их дежурств, нравилось слушать его голос,  закрывать глаза и под его ночные рассказы о прошлом представлять свое безоблачное детство. Это было так тепло, так трепетно… но уже почти не согревало. Беспомощное пламя его воли к жизни угасало. Без звезд мир словно выцвел и осыпался пеплом - Эру Илуватор назначил эльдар "народом звезд" и определил им жить в Средиземье,  куда не достигал свет Древ. Как показали события, о которых они оба предпочитали не вспоминать, без Древ эльфы могут жить, а без звезд - нет.

Уже год спустя после той памятной бури, когда они впервые легли вместе, в некоторых отрядах, следовавших за Домом Финголфина, поднялся ропот, по-тихому пока еще, иносказательно обвиняли во всем Феанаро, так и не приславшего обратно украденные телерийские корабли, столь дорогой ценой доставшиеся нолдор. Эктелиону приходилось проводить раз'яснительные беседы у костра со своим Домом. Все чаще он задерживался и приходил позже обычного, порой когда  Лаурэфиндил уже спал. Смотрел, как тот спит, и тихо ложился рядом, чувствуя, как с каждым днем, каждой беседой, забиравшей у него столько сил и воли, ему все сложнее думать об этом собрате как о ком-то постороннем. Все чаще он ловил себя днем на мысли - что, вот, скоро время второго слияния, которое ныне стало просто угасанием, а значит скоро, уже совсем скоро… Что? Он так никогда и не договаривал это про себя, обрывая ощущение на полуслове. Все равно от него никуда не деться, оно словно вросло в фэа - или правильнее сказать, выросло из нее?.. Он не знал и особо не задумывался. Вполне достаточно было того, что оно было и ощущалось правильным. Закономерным. Естественным. Его.

На второй год без звезд кошмары почти оставили его - он спал мало, но без сновидений, и все чаще лежал в молчании, ожидая, когда Лаурэфиндил проснется. Никогда не уходил раньше, ведь смысл же в том, чтобы греть друг друга, не так ли? Что ты при этом делаешь уже не так важно. Тогда-то, лежа при голубом свечении отсчитывающего время камня, он впервые подумал о том, что не отстраняется и почти не замечает, когда нолдо касается его во сне, - как будто бы и нет никаких границ между ними… Мысль воспринималась странно, но на фоне общего внутреннего истощения не вызывала… почти ничего. Он вообще не был уверен, что может чувствовать хоть что-то, кроме всепоглощающей тоски по невидимым в тумане звездам.

Однажды на исходе второго года, уже почти засыпая, словно проваливаясь в бездонную черноту отчаяния, он бессознательно ткнулся лицом в гриву Лаурэфиндила, ища у него поддержки и защиты.

Отредактировано Ecthelion (2021-08-16 00:04:10)

Сон и явь смешались. Рука Лаурэфиндила скользнула по бедру, перетекла Эктелиону на спину и остановилась, горячо грея между  лопаток. Вторая легла на талию. Их тела соприкоснулись куда ближе, чем это случалось до сих пор, стало теплее, даже жарче, и Эктелион, спустя несколько ударов сердца приоткрыл глаза, не до конца понимая, что происходит, и почему все как-то не так, как обычно.

Их взгляды встретились, пронзая друг друга нежностью и беззащитной открытостью взаимного доверия. Они вместе, они рядом, что может пойти не так?..

Нолдо о чем-то спросил, но Эктелион, зачарованный новыми ощущениями, отложил этот вопрос на потом. Потому что здесь и сейчас важно было совершенно другое.

Его рука, прижатая до того на груди у собрата, легко высвободилась из плена и скользнула златоволосому на щеку. Эктелион внимательно, - отчасти изучая, отчасти с затаенным любопытством, - погладил эту щеку большим пальцем, а затем его рука скользнула еще дальше - на затылок Лаурэфиндилу, - и он бессознательно притянул его к себе - несильно, без нажима. Скорее, с безмолвной просьбой, а затем чуть приподнялся и приник губами к его губам.

Ласково. Невесомо. Даря и выпивая легкие, любовные прикосновения и чувствуя, как глубоко внутри другого зарождается похожий ответ.

А затем он так же легко, словно тень, словно призрак, словно этих прикосновений да и самого Эктелиона никогда и не было, выпустил нолдо и упал на импровизированную подушку, в самую гущу золотых кудрей.

- М? О чем ты спрашивал? - он попытался сосредоточиться.
После поцелуя говорить отчего-то стало легче и приятнее, даже мысли полетели словно быстрее и четче, отсчитывая события и минуты. Он слегка улыбается - почти, как прежде, - и отвечает:
- Пожалуй.
Ему не хочется слишком долго застревать на тоске, которая владела им так долго, но так безнадежно испугалась всего лишь нежного поцелуя. Надолго ли? Он не хочет знать ответ. Он хочет жить в этом мгновении вечно.

Смотрит серьезно, слушая ответное признание, а затем мягко проводит по голове нолдо, по его волосам, чуть прижимая их к коже и тут же отпуская.
- Думаю, мы все потеряли нечто важное. Нечто, что составляет саму нашу суть, и теперь пытаемся сделать вид, что это лишь часть, но не мы целиком.
Помолчал недолго.
- Как думаешь, мы когда-нибудь вернемся? И я не про Суд Валар, вернее не только про него. Я бы хотел вернуть все, как было, но этого уже не будет. Никогда.
Несмотря на общее отчаяние слов, ему словно бы становится легче - как будто отсекая больную часть, он спасает все остальное. Называет вещи своими именами - и теперь они больше не имеют над ним власти, их можно рассмотреть и измерить, разложить по полочкам и категориям, с ними можно играться, как вздумается. Они больше не будут играть им самим.

Лаурэфиндил выглядит обеспокоенным, взволнованным, с этим его хриплым голосом, едва слышным за порывами ветра. Но он не боится быть рядом, и это успокаивает. Дарит надежду, что так будет продолжаться долго, очень долго. Эктелион улыбается и прижимается ближе, пряча лицо в пышных волосах собрата и аккуратно, неспешно обнимая его за талию.
                   
- Я думаю, - тихо сообщает он куда-то в шею, щекоча ее дыханием, - нет никакого способа узнать, угаснем мы или нет, но каждую минуту можно сопротивляться. Или нет...

Отредактировано Ecthelion (2021-08-24 16:04:35)

Словно ощутив глубокий внутренний трепет Лаурэфиндила, Эктелион убирает руку,  вдруг смутно осознавая запретность этого действия и отводя взгляд.  Ему еще не совсем неловко, но какое-то предчувствие этого ощущается. Напряжение? Украденная радость? Почему нельзя трогать волосы? Целовать можно,  а гладить по волосам нет… Полукровка чувствует в себе нарастающее недовольство и удивляется этому гораздо больше, чем невысказанному запрету собрата,  который он каким-то совершенно  неведомым образом почувствовал.

Эктелион не замечает ни удовольствия нолдо от этой нехитрой ласки, ни желания прикосновений, охватившего того, и прикрытые глаза для него - выражение, скорее, вежливого отказа, чем согласия на продолжение. Что это? Разочарование?  Пробуждение? Раздражение? Он-то считал,  что всё - его, а оно вон как повернулось… И даже легкое касание до плеча поверх оглушающе тонкой рубашки не утешает. Оно даже не ощущается и… ничего не значит. Наверное.

Если Лаурэфиндил опасается, что потерял веру, для Эктелиона это реальность.

Взгляд собрата, однако, контрастирует с его поведением - в нем светится согласие,  но это, наверное, часть разговора. И когда тот заговаривает - становится ясно: так и есть. Исцеление!  Потомок телери горько усмехается: он не верит. Надежда кажется теперь пустой мечтой, но он все еще помнит, что об этом нельзя говорить. Нельзя лишать веры других, и поэтому он молчит, чувствуя, как между ними падает что-то темное и вязкое - недоверие? Эктелион замыкается, ощущая это что-то с раздражением и в то же время осознавая его спасительность - доверяй он Лаурэфиндилу полностью, выплеснул бы сейчас то, что думает, испортил бы тому вечер...

Неглубоко вздыхает. Он не хочет по-другому.  Он хочет как прежде. Закрывает глаза, ощущая вдруг,  с каким наслаждением он бы сейчас заплакал, но глаза сухи и это как нельзя лучше отрезвляет. Нельзя вечно прятаться от неизбежного. Иногда надо просто страдать. До конца. Он не замечает радостной улыбки нолдо,  захваченный собственными переживаниями.

Но печаль в голосе заставляет его вернуться к настоящему - перестать погружаться в свои мысли, обратить внимание на другого, открыть глаза. Что ж, у каждого свои мечты. Он понимает,  о чем говорит Лаурэфиндил - об искусстве полководца поднимать толпу, когда та разочарована или подавлена, служить для других опорой, как пытается это делать сам Эктелион, слыша ропот и нарастающее недовольство среди своих,  - но не хочет признать этого. Не хочет возвращаться к обыденности,  в которой так много нужды в этом умении.
- Женись,  - с непонятным выражением говорит он. - Появятся дети…
Пожал плечами. Что он вообще хотел сказать? Процитировать матушку? Как-то  куцо. Надо закончить мысль.
- Матушка всегда говорила,  что если не хватает радости в жизни - дети с этим справляются как нельзя лучше. Только я так и не уточнил почему.
Понятно, что сейчас не время. Но когда-нибудь они ведь куда-нибудь выйдут? Если не умрут раньше.

Почувствовав, как нолдо отстраняет его, чтобы заглянуть в глаза, Эктелион безразлично выпускает собрата из об'ятий,  позволяя это ему. Какая разница? Лаурэфиндил не хочет быть с ним, он - не его, а значит - нет смысла держаться за него. Полукровка внимательно следит за золотоволосым, когда тот медленно наклоняется к нему, понимая, к чему это, только в самый последний момент.

Прикосновение губ ощущается вдруг ярко и пьяно, набатом ударяет в голову и нежная мягкость, с какой к нему прикасаются, кажется недостаточной - слишком легкой, слишком воздушной. Эктелион бессознательно зеркалит жест Лаурэфиндила - его рука поднимается по обнаженному боку нолдо, пока всего лишь скользит, но чувствуя, как тот словно бы прижимается к ней, подставляется под прикосновение, наслаждается им… полукровка становится смелее, и на шею златоволосому его ладонь ложится уже почти решительно и горячо, не давая отстраниться. Вторая рука мгновенно зарывается в волосы, находит затылок и для вящего удобства направляет голову нолдо к себе. Это не больно, но совершенно недвусмысленно: ты мой, не смей отодвигаться. Поцелуй делается жарче и настойчивее, Эктелион пробует на вкус собрата, полностью открываясь ему, и сейчас становится совершенно неважно ни то, что он никогда прежде не целовался, если не считать его собственного поцелуя несколько минут назад, ни то, что он немножечко одет, ни то, что Лаурэфиндил вроде как не любит,  когда трогают его волосы… Неважным становится решительно всё, жизнь сосредотачивается на кончике языка и на губах, и даже когда дыхание начинает прерываться - это неважно, потому что надо ухватить, задержать, завладеть каждой частичкой Лаурэфиндила, отдать ему всего себя и успеть еще нацеловаться где-то  между сейчас и нигде, потому что это же не может длиться вечно.

В какой-то момент он даже приподнимается, отрывает голову от жесткого ложа, потому что даже эта близость кажется недостаточной, и… внезапно отстраняется, не понимая и не прощая собственной вспышки. Он смотрит на нолдо так долго, что  в глубине его глаз начинает проступать раскаяние. Руки, все еще обнимающие собрата,  становятся тяжелыми и неповоротливыми. Медленно и осторожно он убирает их, и внезапно вспотевшие пальцы цепляются за каждый волосок.
- Извини, - бессознательно шепчет он, не слыша своего голоса. Да, он извиняется совсем не за то, что натворил, а вот за эти легкие, болезненные потягивания, за каждое из них, повторяя эти извинения бесконечно.  За поцелуй извиняться совершенно невозможно - тут надо сразу убивать.

Наконец,  он со стыдом выпутывает руку из огненной гривы и синхронно - несколько испуганно - убирает и вторую. Отворачивается, избегая повторного поцелуя, если вдруг нолдо на него настроен. Его щеки слегка розовеют, и он уже рукой отстраняет от себя Лаурэфиндила, чувствуя, что если тот не позволит этого и не отползет от него, не оставит его в покое, он сам выскочит из постели и побежит, наверное, к себе.  Или нет, сначала надо одеться… Паника захватывает его в свои дрожащие об'ятья и, чтобы хоть как-то справиться, он поворачивается к нолдо спиной, заворачивается в одеяло, весь сжимается и затихает, пытаясь восстановить прежний невозмутимый настрой. Да, спина его тоже теперь в одеяле - он боится прикасаться к вызывающему такую реакцию собрату даже сквозь рубашку.  Ее недостаточно! Его все еще бьет током после поцелуя, и так безнадежно хочется все повторить, но… это неправильно. Теперь он знает это точно! А Лаурэфиндил наверняка ненавидит его. Шикарно… вот и кончились их совместные ночи. Зачем вообще было целоваться??? Это же лишнее. Ненужное. Выбивающееся из приличий и порядка вещей. Что теперь делать??? Кто-нибудь-убейте-меня-пожалуйста-пока-я-не-сделал-еще-хуже.

Отредактировано Ecthelion (2021-08-28 14:55:16)