Только в пылу яростного сражения с титаном Тони вдруг очень ясно понимает, что должен умереть — и, пожалуй, это самое правильное из всех его жизненных решений. Вернуть половину вселенной на своё законное место, расплатиться с долгами, загладить прегрешения. Уйти настоящим героем — тем самым, что всегда мечтал стать; тем самым, которым никогда на самом деле так и не получалось стать за всей этой мишурой и круговертью, показным лоском и громкими словами. Звание Железного человека и эта желто-красная броня, давно ставшая символом чего-то большего, давили на него, Старк искал воплощение своим амбициям, но всякий раз словно бы впустую — и вот, наконец…

Умирать страшно. На самом деле, он лишь человек, самый обычный, чуточку трусливый и полный сомнений. Но прямо сейчас нет ничего во всей галактике, в чем Тони может быть уверен больше. Он делает то, что должен, и ничто не способно его остановить, даже вина за чувства тех, кто в самом деле станет грустить по нему (таких не много, но все же найдутся). Щелчок даётся ему с огромным трудом, и будто бы само мироздание противится этому, но железную уверенность Железного Человека не способно сломить ничего, кроме болезненного крика возлюбленной, понимающей в последнее мгновение неотвратимость происходящего.

«Прости. Так нужно.»

Когда он приходит в себя, разум подернут пеленой, будто старательно скрывает пережитую агонию. Удивительно, а человек живуч, что таракан, и сколько его не дави — цепляется за свою никчемную жизнь до последнего. 

Быть живым странно. И даже страшно немного. Непонятно. За те короткие мгновения ослепляющей вспышки после щелчка Тони успевает сродниться с мыслью о необходимости своей жертвы настолько, что теперь попросту не понимает, зачем он и для чего? Почему выжил, почему продолжает существовать, неспособный предложить этому миру больше абсолютно ничего. Железный Человек в нем, мировой герой и национальное достояние, умирает с тем щелчком, а Старк собирает себя заново по частям в своей новой, искореженной оболочке, обожженной и повреждённой прикипевшим металлом настолько, что лучшие хирурги мира лишь разводят руками, да ему и нет дела, быть честным, потому что все это теперь попросту не имеет значения.

Его прячут от всего мира на время реабилитации, потому что «так будет безопаснее» — твердит ему узкий круг поверенных, ставший ещё уже за последнее время; общественность успевает похоронить его и воскресить несколько раз, кто-то действительно уверен, что он помер (и поделом), кто-то верит в громкое возвращение, но Тони… все равно. Он подолгу лежит и сидит в кровати, смотря перед собой, мало интересуется собственным состоянием или происходящим в мире, отказывается от просмотра новостей и прочих доступных методов получения информации о происходящем в окружающем мире, что вновь бурлит и цветёт всеми красками — без его участия. Ему не все равно, ему просто больше нет дела; теперь он уверен, что этот мир будет в порядке и без него, без его сумасбродных выходок и спонтанных решений, потому что он сделал все, что мог, и даже чуточку больше. Да и, скажите на милость, кому может помочь этот уставший, серый огрызок недогероя, оставшийся словно ему самому в напоминание после величайшего из боёв…. после такого действительно лучше всего погибать героем, уходить красиво, эффектно, как ему всегда нравилось, а не пытаться восстать из пепла, которого в нем теперь больше, чем оставшихся функционирующих органов.

Пожалуй, Ванду он не ожидает увидеть больше всего, когда просыпается в очередной раз. Просыпаться, на самом деле, не хочется, Тони всякий раз себя превознемогает, но сейчас ощущает чужое присутствие и просто не может не открыть глаза. Медленно, словно немного пьяный от всех препаратов, что ему вкалывают, поднимает глаза и встречается с уставшим, но тёплым взглядом Ведьмы. Кто бы мог подумать, что она однажды станет смотреть на него вот так, без обжигающей ненависти и вызывающего желания уничтожить, а почти даже обыденно, с мягко выраженным дружелюбием.
— Ванда.., — скорее думает, чем говорит вслух, хрипло шепчет, губы пересохли и из горла вырывается невнятное клокотание, так что ему требуется немного времени, чтобы совладать с собой. Ему неловко быть таким перед ней, уставшим и апатичным, потерявшим вкус к жизни и мечтающим о смерти во избавление, огрызком человека, что она некогда знала, опутанного проводами и трубками; неловко за огромную «палату», даже скорее целый этаж, которого он не просил; неловко за пикающие аппараты и собственное бессилие.

Неловко за то, что даже таким — все ещё живой, а Вижен — нет.

Пожалуй, это одна из немногих новостей, которую он слышал и действительно осознал даже в подобном состоянии. Тони делает невнятный жест ладонями, но шевелится только одна и выходит ещё более нелепо, чем это можно себе представить. Ему делается обидно, но лишь на мгновение, после бессильная злоба исчезает, также как и многие другие эмоции в нем в последнее время.

— Я не могу помочь, — все ещё не говорит, но шепчет хрипло, с болезненными паузами. Отмахивается от ее приветственной шутки, словно от очередной больничной иглы. Больше нет необходимости в шелухе, в длинных вежливых разговорах, узнавать о делах или погоде вне этих стен. Каждый из них знает, для чего Ведьма здесь, но — на тумбе рядом лежат разбитые железки, он даже их больше не может починить — и Вижена тоже.

Подпись автора

_{stand up if you're broken       stand up if you feel ashamed
you are not alone when you hurt this way}