Шум голосов сливается в единую какофонию, не давая выхватить ни слова из чужих разговоров. Я не возражаю. Все мои мысли заняты полотном с мрачным изображением. Демона ли из преисподней, ночного кошмара или отражения себя наяву - все это, полагаю, недалеко от истины. И эта близость поражает меня и трогает до глубины души, заставляя сомневаться в том, что их автор понятия не имеет о том, кто он такой. И я могу лишь догадываться, что за ужасы терзают его ночами, прорываясь из прошлых жизней. С трудом сдерживаюсь, чтобы не коснуться шершавой поверхности картины, желая кончиком пальца пройтись вдоль размашистых мрачных мазков.

Выдыхаю, сдерживая собственные порывы. Его рисунки - лишь отголоски далёкого прошлого.
Но жизнь - не прямая линия, это спираль, и раз за разом мы возвращаемся в исходную точку. Я сам бесконечно прохожу по одному и тому же пути, и мысль об этом надолго погружает меня в размышления. Сам того не замечая, я вхожу в подобие транса, не слыша и не видя ничего больше. Выставочный зал исчезает, уступая место серой пустыни.

Ветер бросает в лицо пыль, заставляя прищуриться. Шаг за шагом, утопая в песке, я ступаю по чужим следам. Как бы я ни хотел, другой дороги мне не найти. Этот путь мне знаком так хорошо, что я мог бы пройти его даже закрыв глаза. Кошмар, что посещает меня слишком часто, стал уже родным и знакомым. Чем дальше я иду, тем отчётливее виднеется помост с виселицей. Она ждёт меня каждый раз, стоит только закрыть глаза.

Это все дурной сон. Их гораздо больше - кошмаров - нежели снов, оставляющих после себя солнечное чувство, колющее между рёбер. Снов, где мы с Танатосом вновь обретаем друг друга. Так близко и так катастрофически далеко.

Медленно моргаю, и видение пропадает. Вновь шум голосов.

Кто-то обращает внимание на мое присутствие, слышатся приветствия и вежливые вопросы. Кто-то предлагает позвать автора картин, чтобы сделать несколько фото. С ощущением липкой досады я покидаю выставку, предпочитая не встречаться с Дорианом Ридом лицом к лицу.
Еще не время.

***
Дориан Рид - так его зовут здесь. И он действительно очень талантливый художник, возможно, самый талантливый во всем нашем городе, из живущих на данный момент. Он всегда был талантлив, где и когда бы мы ни рождались, и мысль об этом кажется горькой на языке. Я запиваю ее вином. Шато-О-Брион урожая девяносто шестого года. Крайне тоскливо пить его в одиночестве.

Мысль о том, что нам нужно встретиться, не покидает меня вот уже восемь недель. Я прокручиваю ее раз за разом, лежа в холодной постели один или с очередным симпатичным юношей, прекрасным лицом и телом. Обязательно на него похожим, чтобы, закрывая глаза, я мог представить его лицо. Стоит ли говорить, как  сильно каждый из них меня раздражал, когда вел себя не так, как от него ожидалось? Когда своим поведением кто-то вновь и вновь напоминал мне, что это не он. Не мой далёкий потерянный бог.
Сколько мальчиков было в моей постели. Сколько рук касалось меня, сколько стонов разливалось по этому дому. Внутри лишь сосущая пустота.

В своих отчаянных попытках заменить его кем-то другим я лишь еще больше убедился в том, как сильно страдает в разлуке мое живое, смертное сердце, и больше я не хочу провести так ни дня. Я и так уже стал слишком сентиментален.

Гриндр - изобретение смертных, падких на быстрые удовольствия. Каждый раз, находя в мире подобные технологии, не могу не чувствовать определенное довольство и собственную причастность. Быть может, в одной из жизней я изобрету девайс для потрясающих оргий, устроенных в мою честь. А пока имеем то, что имеем: приложение для поиска партнера, чаще на одну ночь.

Найти с его помощью Дориана не составляет труда: на самом деле, в Бойсе совсем скромная аудитория. Отмечаю его фото, как понравившееся, и принимаюсь ждать. Впрочем, недолго.

Уведомление на экране смартфона оповещает меня о взаимной симпатии. Губы сами собой расплываются в довольной улыбке. Первый шаг традиционно за мной.

«Шато-О-Брион девяносто шестого. Хочешь присоединиться?»

Отправить.

Сердце бьется от волнения где-то в области горла и стук его эхом отдается в висках. Ладони потеют, и я еле сдерживаюсь, чтобы не закурить. Дымить в доме - плохая привычка, но я не могу заставить себя встать и выйти на балкон, пока все не решится. Минуты тянутся мучительно долго, но на самом деле ответ приходит достаточно быстро. Шумный выдох и вдох. В его ответе всего одно слово.

«Адрес?»

Преступно долго печатаю адрес отказавшимися вдруг слушаться пальцами. Я представлял эту встречу так долго, что, кажется, перестал верить в саму возможность ее свершения. Запретил себе верить, трусливо уберегая себя от возможной боли. В конце концов, мое самое частое бегство - бегство от самого себя. Кому, как не мне, это знать.

В прошлый раз наше воссоединение после разлуки закончилось жаркой ночью. На столе, на полу и в душе. До кровавых отметин от ногтей на спине, до хрипоты. До тех пор, пока мы, обессилевшие, не уснули ближе к рассвету.

Воспоминания выжигают душу, оставляя внутри лишь пепел.
Все это было смертельно давно. Целую жизнь назад.

С трудом отложив смартфон в сторону, все-таки ухожу в душ, чтобы привести себя в порядок. До встречи у меня есть где-то час.

Отредактировано Eros (2021-10-02 23:00:38)

Подпись автора

В первое мгновение стук крови в висках заглушает все остальное. В горле пересыхает, а ладони напротив становятся предательски влажными. Мне приходится быть не собой: да, юный мальчик с локонами волос, что нежнее самого шелка, давно потерян, а здесь я и вовсе вынужден вновь быть кем-то другим. И в момент встречи, в этом первый осмысленный взгляд, это по-настоящему невыносимо. Видеть его рядом с собой, живого и настоящего, но не заключить в объятия. Напротив, сдержанно приобнять в ответ на его порыв. Так приобнимают знакомых, встреченных случайно на улице. Так обнимают тех, кого не пускают в душу, и на мгновение я прикрываю глаза. А открыв их, вновь возвращаюсь к роли загадочного мужчины немного за тридцать, пригласившего незнакомца провести ночь на съёмной квартире.

На лице приятная улыбка истинного джентельмена. Уверен, ему по вкусу.

Для поддержания вежливой беседы я планировал спросить, хорошо ли он добрался, легкой ли была дорога. Но Дориана что-то гложет, и это в очередной раз ломает мне планы. Более того, я догадываюсь, что тревожит его на самом деле. Кто. Я знаю о них если не все, то преступно много. Знаю, как они выглядят и чего хотят от него. Я мог бы даже помочь, есть только одно маленькое «вот только».

Скажи я ему, что это - он сам, тянущий руку из темноты прошлого, как скоро за мной приедут люди в белых халатах?

Немного выдыхаю, слушая, как он говорит. Его очень волнует выставка и карьера. Творчество. Так или иначе, оно всегда было с ним. Живопись, скульптура, музыка, поэзия - раз за разом призраки прошлого находили путь в его жизнь. Как и я. Стою, облокотившись спиной об угол в дверном проеме. Изучаю Дориана лишь взглядом, давая возможность выговориться. Быть может, я окажусь самым немногословным из тех, кто трахнет его в первую ночь. Эта мысль будоражит, но одновременно вызывает и жгучую ревность, от которой впору бы рассмеяться. Ревновать друг друга нам так же глупо, как и пытаться жить порознь, вот только он об этом не знает.

И пока он все говорит, я отлипаю от двери, чтобы разлить в бокалы предлог этой встречи. Лишь бросаю задумчиво:

- Жаль, что так вышло.

Подхожу совсем близко. Колено между его ног, расстояние до лица - не больше ладони. Очень близко, и прямой взгляд лишает воли и отнимает дыхание. Я выдерживаю его с честью. Лишь протягиваю бокал, в котором вино больше похоже на кровь в тусклом свете настенных ламп. Готов поспорить, ему бы понравилось это сравнение.

- Пожалуй, тебе действительно стоит выпить.

Звон бокалов ласкает слух - «Виллерой и Бох», иначе и быть не могло. Когда Дориан делает глоток, я не могу оторвать взгляда от его шеи. Это будит во мне самые жаркие воспоминания, от которых тут же становится тесно в джинсах.

Я бы мог дать ему испить моей крови, хоть всю до капли, если это могло бы снять с меня бремя хранителя воспоминаний. Одного за двоих. Таков мой дар: вспоминать, собирая прошлую жизнь по обрывкам, чтобы поделиться с ним лишь тогда, когда он будет готов. Из раза в раз наблюдать этот взгляд: взгляд заинтересованного в красивом лице и, возможно, привлекательном теле. Пробовать вкус вина на губах. Это все флирт, и развязка - лишь вопрос времени, но я, увы, жаден и нетерпелив, и лишь время научило меня выжидать.

Я бы рассказал ему жарким шепотом, как точно так же он сглатывал, когда ладонь касалась его горла обманчиво нежно, стремясь лишить кислорода. Чтобы я мог смотреть, как он извивается в моих объятиях, пачкая другую, ласкающую ладонь спермой, не способный сопротивляться нашей абсолютно больной любви. О, я так многое мог бы поведать.

Но вместо этого просто смотрю. Изучающе, жадно. Словно бы напоминая, зачем именно он приехал ко мне в этот вечер. Чтобы провести ночь с первым встречным. Отдаться ему, рассказать все секреты, но обязательно исчезнуть с рассветом. Ничего личного - только два голоса, срывающиеся на несдержанный стон, только стыд, растворённый в физическом наслаждении.

Поднимаю бокал в торжественном жесте, прежде чем сделать глоток. Я хотел бы выпить за нас, за каждое расставание и каждую встречу. За неистовое притяжение, победившее и смерть, и всех жителей Олимпа, будь они прокляты трижды. За каждую сказку и миф, что рассказывают о нас смертные, за каждое письмо, написанное ему мною за все смертные жизни. За влечение к смерти и его антипод, бесконечно тянущий тонкие, некогда юношеские руки, к течению самой жизни. Я хочу выпить за это все, и рука с зажатым бокалом начинает подрагивать.

Вино обжигает горло, но я пью, надеясь, что когда-нибудь оно сможет унять мою боль.

За тебя, ангел мой. Только лишь за тебя.

Подпись автора

Прикосновения резонируют током. В воздухе, как заряженный воздух перед грозой, ощущается похоть и напряжение. Ладони все ниже – на грани приличия, заставляя меня внутренне вздрагивать. О, сколько было таких прикосновений с другими – такими же красивыми, темноволосыми и томными юношами, но ни одно из касаний не заставляло меня разбиваться на тысячу осколков каждую проклятую секунду. Лишь он один всегда имел надо мной подобную власть. Лишь он мог поставить меня на колени, не произнеся ни единого слова. И я готов был поклоняться ему и приносить молитвы. Если было бы возможно, я бы вывернул ребра наружу, чтобы подарить ему свое сердце. Живое, трепещущее. Он мог бы сделать с ним что угодно: мог бы выбросить или разорвать, впившись в него зубами, как иногда впивался в туши зверей и птиц, кромсая добычу нечеловечески острыми зубами. Он мог бы скормить его своим псам. Я был бы не против. Оно – его, следовательно, в безопасности.

Перерождения исказили меня: я на редкость сентиментален. Может быть, всегда был таким, но память подкидывает лишь мрачные картины мое далекого потерянного «я». Был ли я когда-то юношей с локонами, что сошел с картин Сандро Боттичелли? Навряд ли, сейчас не вспомнить.

Взгляды все откровеннее. Он смел, и я вместе с ним. Он хочет удовольствий на одну ночь, я - обрести его навсегда. Честный обмен, как мне кажется, пусть и с небольшими условиями. Я смотрю на него сверху вниз, спрашивая без слов: «хочешь?».
Говорят, настоящий воин немногословен, мой милый. Тебе бы это понравилось.
Он отвечает под стать мне, взглядом, полным вызовом: «можешь?». Могу. Так было всегда – он провоцировал меня, толкая на самые безумные поступки. Во имя любви. Ради него одного. И из раза в раз я позволял ему, потому что так выглядит наша игра. Кошки-мышки с поцелуем плети, обжигающим и желанным. Игра, в которой нет победителей, как нет и проигравших.

И все же, моя позиция более выигрышная: сейчас я сверху. Нависаю над ним, сидящим на диване, и в равной степени могу дать как поцелуй, так и пощечину. Но выбираю, конечно же, первое. Взяв его двумя пальцами за подбородок, сначала заглядываю ему в глаза. Лишь на мгновение, но будто бы решаясь на что-то важное. А затем поцелуй. Поначалу неспешный и осторожный, он становится все более требовательным. Мир вокруг начинает стремительное вращение, и я закрываю глаза. Под веками мелькают цветные вспышки, ладонь ложится Дориану на затылок, привлекая ближе, не давая в случае чего отстраниться. Но это не требуется.

Мы оба постепенно погружаемся в приятную темноту. Поначалу она абсолютная, не видно и не слышно ничего, но я был готов к подобному и не пугаюсь отсутствия света. Постепенно тьма отступает, являя мне картины событий прошлого. Мы выглядим немного иначе, но вполне узнаваемы. Все те же тела и все те же лица, прически по моде, одежда отброшена в сторону. Прикосновения любовные и уверенные – на тот момент мы провели вместе уже не один год. Я помню это. Помню из собственных постыдных снов, помню каким-то уголком души или памяти, что из раза в раз остается нетронутым.
Знойное лето, ослепительный блеск солнца в отражении озера. И лишь мы вдвоем. Запах разнотравья застыл в воздухе, идущем рябью на горизонте. Обнаженные тела жмутся друг к другу, не оставляя ни сантиметра пространства между. Вожделение кажется осязаемым и вязким, как сперма, пятно которой красуется на бедре моего порочного, красивого мальчика. Я – тот далекий и почти что забытый – размазываю пятно пальцами, прежде чем облизать их. В собственном воспоминании меня обдает жаром. От бесстыдства и его взгляда, такого внимательного и замутненного одним только желанием.

Удар сердца, и сцена на берегу исчезает. Губами ощущаю тепло дыхания, и отвечаю жарко вдвойне, опьяненный увиденным. Не могу точно сказать, являлось ли увиденное лишь моей пыткой, или видение пришло к нам одно на двоих. Знаю лишь, что сердце под моими ладонями бьется гулко и быстро. Когда мы наконец отрываемся друг от друга, потерянный взгляд Дориана становится мне ответом на все вопросы.

Я ничего не прошу и не спрашиваю – вслух, по крайней мере. К чему говорить, когда слова не нужны. Под ребрами предательски колет, напоминая о чем-то очень важном, но мною потерянном. Чтобы больше не встречаться взглядом, я забираю наши бокалы, намереваясь наполнить их вновь.

Мне хотелось бы верить, что в мире смертных есть кое-что сильнее забвения. Что руки едва заметно дрожат от возбуждения, а не страха. Что я пройду это снова, как проходил уже множество раз. Глоток, чтобы привести мысли в порядок и вернуть привычную невозмутимость. Когда я поворачиваюсь, опираясь на стойку, взгляд вновь нахальный, изучающий, раздевающий до самых костей. Притворство вот-вот прирастет к коже так, что после будет не отодрать и не разделить меня-настоящего и Августа, которого я выдумал сам.

- Что теперь планируешь делать? – двусмысленно, более чем. Встречный взгляд, словно удар мечом, и мы схлестываемся, как настоящие дуэлянты. Но прежде, чем он успевает ответить, я отрываюсь от стойки. – С плагиатом. Раз уж тебя обвинили.

Случайное касание пальцев в момент передачи бокала, и приходится крепко сжать зубы, сдерживая собственные порывы. Маскирую это за дерзкой улыбкой на грани угрозы.

Он вспомнит однажды.

Подпись автора

- Знаю.

Я все знаю, мой милый Дориан. Как предвкушение сводит внизу, толкая на необдуманные безумства. Как дрожат кончики пальцев, ловя каждое прикосновение. Как кружится голова и хочется закрыть глаза, позволяя себе утонуть в этой жаркой, алчущей похоти. Я вот позволяю.

Касаясь его от запястий и до предплечий, а оттуда выше - до самых ключиц. Ловя взгляд за взглядом, каждый выдох сквозь приоткрытые губы. Наслаждение тягучее, как карамель, разливается между нами в каждом движении. Его обнаженный торс к моему – пока еще в рубашке, но это легко исправить. Вкус вина на губах один на двоих, и я пробую его снова и снова, целуя требовательно и жадно. Пока ладони скользят по его телу, спускаясь все ниже.

В эти мгновения я принадлежу ему полностью – так, как должен, пусть он и не помнит. Происходящее ощущается очень правильно, где-то под ребрами колет от узнавания давней, почти забытой привычки, к которой бывает так приятно вернуться. А мы всегда возвращаемся. Не многие из людских пороков нам близки, еще меньше тех, что способны захватить души бессмертных, но одному из них мы поддавались вдвоем безраздельно во всех смертных жизнях. Мы всегда принадлежали друг другу.

Даже лежа в постели с другими юношами, имен которых я уже и не вспомню, я всегда всецело принадлежал ему. Предоставлял в каждом поцелуе, что накрываю его губы своими. Касаясь чужих бёдер, в своих мыслях я прикасался к нему. Наслаждался каждым порочным стоном, пока осознание собственной ничтожности не отрезвляло меня, словно ледяной душ.

Но сейчас мне больше не нужно закрывать глаз. Не нужно представлять его лицо вместо других: вот он, здесь, так близко, что жар чувствуется сквозь одежду. И он жаждет моих прикосновений. Грубых, болезненных, напоминающих ему что-то давно забытое, родом из прошлых жизней. Я могу сделать его своим, как делал тысячу раз.

Протянутая рука как приглашающий жест.
Доверишься мне?
«Всецело».
Ладонь Дориана накрывает мою, позволяя увести его в спальню. За нами тянется сладковатый аромат моего парфюма и похоти - одной на двоих.

За дверью нас ожидает приятный полумрак, комната угадывается лишь в очертаниях. Кровать жалобно скрипит, когда мы опускаемся на неё, забыв о приличиях. Я сверху, он - снизу, и даже в темноте я могу различить блеск его глаз. Лихорадочный, воспалённый, выдающий готовность на всё в эту ночь. И я в полной мере демонстрирую Дориану своё намерение не останавливаться.

Ладони не встречают сопротивления. Металлическая пуговица выскальзывает из петли, позволяя мне оставить его без одежды. Торопливо, как подростки, опасающиеся прихода родителей, мы раздеваем друг друга, желая все и прямо сейчас. Не давая Дориану опомниться, я вовлекаю его в новый, такой же подростковый в своей торопливости, поцелуй. И больше не могу себя сдерживать.

Крепко удерживая его запястья, я прижимаюсь тесно и жарко, заставляя его нервничать. Губы касаются уха, прикосновения слишком откровенные, чтобы сдержать мой довольный выдох.

Я никогда не причиню ему той боли, которую бы он сам не хотел испытать.

Нашептывая что-то бессвязное, успокаивающее, я беру его осторожно, позволяя привыкнуть. Держу себя в руках даже тогда, когда больше всего мне хочется схватить его за волосы и грубо трахать, пока он будет кричать мое имя. Стереть из его памяти всех других, оставив лишь трепет от нашей близости. Повинуясь порыву, перемещаю свободную ладонь на беззащитное горло. Мой бог так красив, что мне хочется вырвать собственное сердце, чтобы преподнести ему на ладони. Если бы оно только сошло за подарок. Я бы вымостил ему путь из костей и крови, подарил реки растерзанных душ. Как и всегда. Как перед тем, как наш мир рухнул в бездну.

Прячась, сбегая от своего же стыда, я растворяюсь в удовольствии, толкаясь  бедрами и едва сдерживая жаркий стон. Хватка на горле становится крепче, но в глазах Дориана лишь языки адского пламени. Могу поклясться, что сейчас он готов на все. Даже если бы я не разомкнул пальцев, позволяя сделать спасительный вдох, он принял бы смерть от моей руки. Он всегда был таким: тяга к смерти и боли, а слаще всего - если от моих рук. Что-то неизменно веками, не поддаётся ни времени, ни забвению. В ответ на это я касаюсь губами его скулы, чтобы после спуститься ниже, превращая поцелуй в хищный укус. Наша неуместная нежность граничит с безумием, от движений срывается дыхание и кружится голова. Видения накатывают волнами - привычные для меня, но совершенно новые для него. Воспринимает ли он их, как собственные фантазии или же гонит прочь, как надоедливую музыку из рекламы - не важно. Важно лишь касание кожа к коже. Стон, который я ловлю в поцелуе; переплетённые в замок пальцы. В каждом взгляде, едва различимом за отсутствием света, я вижу вызов и принимаю его без колебаний.

Пощечина обжигает ладонь, но за ней тут же следует поцелуй.

Подпись автора

Страх ползет от загривка вниз, спускаясь вдоль позвоночника, но я вовремя отсекаю его, как отсекают пораженную плоть, чтобы предотвратить дальнейшее заражение. Из нас двоих я должен оставаться в себе. Быть твердой рукой. Направляющей не только себя, но и Дориана. Моего потерянного, напуганного кошмарами мальчика, даже не подозревающего, что все демоны из его снов – реальны. И они ждут, алчут и зовут из темноты своего Господина, надеясь дотянуться до него незримыми щупальцами. Но пока что он не готов принять их.
И я обнимаю его, закрывая собой, как щитом, отгораживая от любых демонов. Никто не посмеет причинять вред тому, кто занял собой мое сердце и мысли.

- Тише… Тише, мой милый. Я здесь.

И пускай он меня не слышит, даже не осознает присутствие рядом, я держу его бережно, как самое дорогое, но крепко, не позволяя вырваться или упасть. Касаясь пальцами ужасных выпуклых шрамов, рассекающих спину. Это прикосновение вызывает у меня сухость во рту и острый укол стыда. Нетрудно догадаться, откуда они взялись. И лишь я один виноват в том, что ему пришлось переживать это все, жить такой жизнью, забыв кто он на самом деле. При желании он мог бы убить любого смертного не то что одним щелчком пальцев – взглядом. Он мог бы убить меня.

Но вместо этого мы сидим, прижимаясь друг к другу, и теплое дыхание вызывает по коже россыпь мурашек. Я хочу кричать ему о своей любви, высечь ее острым лезвием у него на запястье, чтобы после припасть губами и попробовать ее на вкус. Забрать всю его тьму и страх, заполнив собой без остатка, чтобы вновь было не ясно, где заканчивается один из нас и начинается другой. Мы – две стороны одной медали. Сросшиеся, как сиамские близнецы, берущие начало в одной, единой точке мироздания, пережившие миллиарды смертей. У меня не было шанса не полюбить его. Никогда.

- Действительно.

Отвечаю тихо, без тени иронии, хотя от ее зашкаливающего количества впору смеяться до слез. Такие свидания мы проживали десяток раз. И в каждый из них я гнал прочь церберов с оскаленными пастями, раздирал собственную душу, чтобы не позволить демонам одержать верх. Накинув на плечи Дориана мягкое, воздушное одеяло, я возвращаюсь в гостиную за бокалами и вином.

Мы пьем прямо в кровати, и тусклый свет настенных светильников рисует на наших лицах мягкие тени. Точно также мы пили нектар из серебряных кубков на краю света, в царстве Танатоса, наслаждаясь терпко-сладким вкусом и ароматом. Он пьянил нас, кружа головы, принося ощущение вседозволенности. И мы позволяли друг другу все. Сладкие поцелуи в высокой траве, желтеющей от солнца и засухи, смех и тихие стоны, иногда неотличимые от шелеста ветра в высоких кронах.

Память услужливо подкидывает мне портрет юноши с погасшим факелом, знаменующим конец жизни. В противовес мне. Тьма, без которой не было бы света. Мой мальчик всегда был ближе к луне и ночи, чем к солнцу и дню. Дурманящий, с легким ароматом амброзии, он кусал губы, если я не целовал его слишком долго. Я бы не смог забыть его, даже если бы целый мир рухнул в бездну.

Этой ночью я беру его еще раз, уже в душе. Оставляя влажные следы на светлой плитке, скрывая сбившееся дыхание и стон на выдохе за шумом воды. Он выгибается в моих руках так жарко, что я с трудом сдерживаюсь. На моей стороне память – хотя бы ее обрывки. Зная, какие именно прикосновения заставляют Дориана терять голову, я касаюсь его смело и развратно. Сжимая горло влажной ладонью, двигаясь быстро и исступленно до тех пор, пока он не заливает мою ладонь. Лишь после этого я позволяю себе сорваться, за несколько коротких мгновений доводя себя до опустошающего наслаждения. Смаргиваю капли воды с ресниц и разворачиваю его к себе лицом. Мне нужно видеть его. Держать крепко все еще подрагивающими руками, не давая сбежать от меня в мир его мрачных кошмаров.

Более того, я даже из душа ему выйти не позволяю. Ни шагу от меня, ни в реальности, ни во снах. Как бы ни было больно и страшно, я никогда больше его не отпущу. В прямом взгляде он встречает упрямую уверенность. И сдается.

Стоя под теплым душем, мы целуемся, соприкасаясь разгоряченными телами и ощущая вкус проточной воды на губах. На его плече темнеет след моего укуса, на моей спине – полосы от его коротких ногтей. Жадно и ищуще ладони оглаживают его тело, растирая ароматную пену. Она покрывает его торс и плечи, добираясь до самой шеи, чтобы выше превратиться в небольшое пятно на скуле. Я стираю его большим пальцем, и мы делим на двоих еще один поцелуй. В такие моменты я готов признаться, что счастлив.

Когда мы устраиваемся в постели, за окном уже дребезжит рассвет. Закрывая глаза, я обнимаю Дориана, давая безмолвное обещание стоять на страже его снов. Он засыпает в моих руках, и сны его, я уверен, на этот раз будут светлыми и спокойными.

Подпись автора

Ожидание всегда казалось мне моей сильной стороной. Я отлично умею ждать: я ждал несколько лет, прежде чем встретиться с Дорианом, я ждал решения комиссии, важных звонков, ждал исполнения собственных распоряжений, официанта, водителя и много чего ещё, будучи спокоен и терпелив, как тибетский монах. Но сегодня ожидание вызывает у меня лишь раздражение. Нехорошее предчувствие растекается в груди странным холодом, словно бы я боюсь. Ничто не мешает Дориану не приехать. Ничто не мешает ему приехать, чтобы заявить о своём намерении никогда больше не видеть меня. И лишь одному богу известно, что мешает официанту подойти и принять мой заказ, потому что, если я сейчас не выпью хотя бы пятьдесят граммов виски, мое терпение кончится самым пренеприятнейшим образом. Когда он все-таки подходит, полный учтивости, я уже не так миролюбиво настроен.

Но стоит Дориану появиться в зоне видимости, как я позволяю себе расслабиться. Наверное, это старость: то, как он действует на меня. Быть может, через парочку жизней я привыкну к происходящему и потеряю способность переживать. Но пока что мое раздражение сменяется сладостным возбуждением. Колкость подхлестывает меня, как поцелуй плети, и я позволяю ему выговориться, едва заметно кивая головой. На самом деле, я им любуюсь.Таким красивым. С этими его высокими скулами, очерченными легкой тенью, со взглядом мрачным и вызывающим, как сама пропасть Ада. Если бы он попросил меня, я бы прыгнул.

- Центр для детей с особенностями ментального развития. Ты знал, что у нас почти не диагностируют дислексию? На детей просто вешают ярлык отставания в развитии, не понимая, что им просто нужен мной подход. Ребёнок не может решить задачу не потому что не обладает способностью к математическому мышлению: он просто не понимает задание.

Закуриваю, передавая ему зажигалку. Мне не стыдно за то, что я умолчал о своей работе. Было бы странно раскрывать карты с порога. Конечно, Дориана в последнюю очередь интересуют мои деньги и власть, но его реакция вполне ожидаема. Никому не понравится обман, пускай и почти что с благими намерениями. Было бы хуже, если бы он действительно устроил скандал.

Выпускаю дым, глядя ему куда-то чуть выше уха. Где-то там, в параллельной вселенной, не иначе, официант несет мой заветный стакан.

- Мэр города - обычный человек, к твоему сведению. И он трахается. Как и все остальные.

Едва заметное движение плеч. Оправдания – не то, в чем я хотел бы провести этот вечер. Я вообще предпочел бы провести его в постели, наслаждаясь смелостью жарких прикосновений. Из нас двоих я всегда был более падким на все чувственное, и мир смертных не смог этого изменить: был ли я в объятиях очередного прекрасного юноши или наблюдал за страданиями Сильфиды из главной ложи. Любовь всегда давала мне почувствовать себя живым и настоящим.

- Я хотел, чтобы ты видел во мне человека в первую очередь. Узнай ты правду заранее, все было бы иначе, не правда ли? – официант является, словно ангел господень, и я делаю неспешный глоток, давая себе время подумать. - Я люблю живопись, особенно Ван Гога, его репродукции можно встретить у меня дома. В моем рабочем кабинете ты найдёшь «Смерть Марата» Жака Луи Давида, но, думаю, в данном случае мастера можно было и не называть. И мне понравилась твоя выставка.

Бровь приподнимается, придавая лицу нахальное, почти надменное выражение. Снова игра в намеки, погоня за тенью. Готов поспорить, он считает умалчивание такой же ложью. Об этом писали в газетах: мэр города посетил открытие выставки. Но сбежал прежде, чем налетели вездесущие журналисты. Интересно, что сказал бы тот кретин о выставленных картинах, если бы я отметил их высокую художественную ценность. Готов поспорить, его критика тут же трансформировалась бы в восторженные дифирамбы. Мстительное самодовольство тлеет внутри меня, отравляя и искажая, и я спешу занять свои мысли чем-то другим.

Дорианом. Красотой его лица, завораживающим взглядом. Пока он говорит, я слежу за тем, как движутся его губы. Такие взгляды предвещают только одно: поцелуй.
Я не могу перестать думать о том, как сладко было бы целовать его, прижимая к себе, чтобы после позволить ему отсосать мне прямо здесь. Опустившись под стол, пока я пробую Гленморанджи и выдыхаю сигаретный дым. Чтобы наслаждение отражалось на лице так явно, что все эти снобы вокруг могли только стыдливо отворачиваться, предпочитая делать вид, что не заметили ничего необычного. Уверен, Дориану мог бы понравиться этот маленький перформанс.

Во мне нет ни капли стыда.

Ужин хорош, как и всегда. Виски оставляет мятно-лаймовое послевкусие на языке, и я с трудом сдерживаю желание поделиться им с Дорианом. Насладиться сладостью на двоих, раствориться в чистом удовольствии, забыв о мире и смертных вокруг. Шум голосов и музыка сливаются в единый и стройный фон. Пальцы находят его ладонь, чтобы коротко, но мягко сжать. Мне чертовски мало его. Мало сидеть вот так друг напротив друга, ловя взгляды из-под ресниц. Мало целовать его только в собственных мыслях, одним лишь взглядом. Здесь мы не вправе позволить себе большее. И долго так продолжаться не может.

- Хочешь увидеть моего Хокни?

***

Такси везет нас среди огней вечернего Бойсе, и моя ладонь ползет вверх по колену Дориана. Мы смотрим в разные стороны, делая вид, что почти незнакомы, и полумрак скрывает наш маленький грех. Впереди дом. Настоящий, тот, в котором меня ждут Ромул и Рем – мои доберманы, в котором есть все обо мне и от меня, каждая мелочь и все на своих местах. Место, так непохожее на необжитую квартиру в центре, где от меня только зубная щетка и наполнение бара.

Пустить кого-то в свой дом – как раскрыть душу. Позволить заглянуть к себе в голову, потрогать там все руками, оставляя свои отпечатки.

Ладонь собственнически продвигается  выше, нарушая всевозможные приличия, и в тишине слышен шумный выдох: его или мой, я даже не разбираю. Водитель услужливо делает громче, и приемник захлебывается голосом Ланы Дель Рей. Она вещает о летней печали и танцах при луне, но мне уже все равно.

Отредактировано Eros (2021-11-26 15:50:16)

Подпись автора

Мне должно было быть стыдно. За распущенность, вседозволенность, превышение полномочий и за много чего ещё. Но когда горячие губы Дориана касаются меня так смело и жарко, мысли исчезают, оставляя в голове вакуум. Ни раскаяния, ни страха, ни даже тени стыда. Только лишь удовольствие, умноженное на щекотливость всей ситуации, отчего сдерживать себя становится гораздо сложнее.

Пальцы, путающиеся в волосах и шумный выдох - все это ускользает от взгляда водителя, и я в кои-то веки благодарен плотному движению вечернего города.

Мне нужно больше. Трахаться с ним до утра, пока он не охрипнет, пока рассвет не постучит к нам в окно навязчиво и неумолимо. Я слишком сильно тосковал по нему, чтобы иметь возможность остановиться.

Все, на что меня хватает - очевидная учтивость. Щедрые чаевые водителю и протянутая рука моему мрачному богу, чтобы помочь покинуть салон авто. А дальше только безумие в беззвездную ночь.

Руки скользят по телу жадно и ищуще, поцелуй все ещё отдаёт алкоголем. На губах Дориана вкус моей спермы, и я принимаю его, закрывая глаза от неприкрытого наслаждения. Шаги к дому неторопливые, словно два подростка мы целуемся на крыльце, не желая прерваться даже на несколько коротких мгновений. Реакцией на наше движение включаются фонари, разрушая иллюзию полного уединения. Мы смотрим друг на друга без тени улыбки, словно удивленные самим фактом нахождения здесь и сейчас. На какое-то мгновение мне мерещится узнавание в глазах напротив, но он моргает, и видение исчезает. Передо мной все тот же художник, сын жестокого отца и практически незнакомец.

Я открываю входную дверь, приглашающим жестом пропуская Дориана вперёд.

Конечно, я обещал ему Хокни, Ван Гога и бог знает кого ещё, но будь я проклят, если сейчас мы действительно отправимся смотреть на картины.

Шаг - и лопатки Дориана упираются в стену. Ему некуда бежать, он в клетке, абсолютно беспомощный во власти моих смелых прикосновений. Мне тесно и жарко, и желание взять его прямо здесь, в прихожей напротив зеркала, едва не берет верх, но я сдерживаюсь. С легкой досадой тяну его за собой вверх по лестнице, помня, что Марта, моя домработница, явно еще не спит. С поразительной преданностью она ждёт моего возвращения каждый вечер, чтобы убедиться, что я ни в чем не нуждаюсь даже в такой поздний час. Не желая травмировать ее нежную психику (хотя, признаться, пару раз она видела и не такое), я закрываю за нами дверь спальни. Все, что мне нужно, у меня уже есть. Тихий щелчок выключателя, и комнату обволакивает мягкий свет красных ламп в изголовье кровати.

На своей территории я становлюсь смелее и откровеннее, хотя видит Бог, меня и до этого сложно было бы назвать праведным. Мягко беру Дориана за подбородок, чтобы заглянуть в его потемневшие глаза и увидеть там то, чего мне так не хватало во всех этих мальчиках, так болезненно на него похожих.

Языки адского пламени, темноту бездны, порок. Кажется, ещё мгновение, и он сам набросится на меня, и я предпочитаю не медлить. Пока мы вновь целуемся - на этот раз тягуче и медленно - руки сами забираются под одежду, касаясь горячей кожи. Вниз - пересчитывая рёбра, вверх - чтобы стянуть футболку. В красном свете Дориан совсем неземной. Ангел или демон, спасение или погибель, сам господь бог или дьявол. Он един и прекрасен в своём обличье, и мне не стыдно признаться: сейчас я сам готов встать на колени для поклонения ему. Принести кровавые жертвы: столько, сколько потребует его ненасытная душа; распять самого себя во имя его одного, подарить своё сердце и весь чертов мир.

Касание кнопки - и комната заливается негромкой музыкой. Заворожённый, я увлекаю Дориана в танец, который танцем и не является.

Он почти обнажен, я - одет до неприличия. Контраст, будоражащий воображение.

- Ты мне веришь?

С чего бы? Но шёпот на ухо вкрадчивый, почти что змеиный. И он доверяет мне себя. Полностью.

Веревка стягивает его запястья крепко: ему не вырваться. Как бы он ни хотел, как бы ни выгибался и ни пытался отползти, чтобы не позволить мне очередное жаркое прикосновение, раскрывающее душу, делающее нас ещё ближе друг к другу.

На нежной коже останутся синяки. Я готов целовать каждый из них.

Под льющиеся из колонок песни пинк флойд я беру его так, словно эта ночь - последняя в нашей жизни.

Подпись автора

Доверие, распахнутыми объятиями приглашающее прямо к сердцу, пьянит и лишает воли. Словно дикие звери мы тянемся друг к другу в безумных поцелуях-укусах, и капли тающего воска обжигают нежную кожу. От вида Дориана - такого послушного, вздрагивающего каждый раз, стоит очередной капле коснуться его обжигающей лаской - во рту пересыхает.

Все внутри меня требует большего. Ещё. Это слово отдаётся эхом в ушах, сливаясь с молящим шепотом так, что уже не разобрать, где он, а где я. И в этом созвучии мне видится самая потрясающая гармония мира. Вечная Тьма и стремление к Свету.

Когда мы засыпаем, охрипшие от стонов, едва заставившие себя принять душ, чтобы смыть липкие следы нашей порочной любви, я лишь отголоском сознания успеваю подумать о Марте, слушавшей все это на протяжении двух часов.

И мне больше стыдно. Совсем.

***

Утро будит нас голосами птиц и лучами солнца, проникавшими сквозь неплотно задернутые занавески. Мы нежимся в постели, прижавшись друг к другу целую вечность, пока совесть наконец-то не заставляет меня подняться.

- Тебя ждёт завтрак.

Я не часто стою у плиты: Марта прекрасно справляется со своими обязанностями. Она готовит потрясающий скрэмбл и подаёт брускетты с авокадо и копченым лососем, а ещё абсолютно виртуозно нажимает кнопку на кофемашине. Но сегодня у меня есть время и настроение, чтобы быть самым обычным смертным.

Я жарю яичницу и бекон, подаю свежий салат и фасоль в соусе, варю кофе с щепоткой кайенского перца и кардамона. Такой, каким мне удаётся быть крайне редко. В пижамных штанах, стоящий у плиты и абсолютно не готовый к неожиданному нападению. Иногда забываю, как прекрасны эти моменты.

Я как раз переворачиваю щипцами скворчащие полоски бекона, когда появляется Марта. И на мгновение в ее глазах мне мерещится сильнейшее удивление. А после она бросает мне короткое «доброе утро, мистер Хейз» и, опустив голову, пытается исчезнуть из комнаты, как привыкла делать всегда, застав меня за чем-то неприличным и вызывающим.

- Марта! - она замирает, как солдат, услышавший приказ командира. - Подожди. Познакомься, это Дориан. Дориан, это Марта, моя помощница. Без неё этот дом давно бы пришёл в запустение.

Улыбка преображает ее лицо. Сложно сказать наверняка, как давно Марта работает на меня: порой мне кажется, что она была здесь всегда. Она видела многое, видела меня разным: и отвратительно пьяным, и злым, и растерянным. Но ещё никогда за все годы своей безупречной службы я не представлял ее своему партнеру. Никто из них даже на завтрак не оставался, исчезая с рассветом после моего «тебя ждёт такси». Она это знает, и во взгляде ее читается так много, что мне становится даже немного стыдно. Совсем чуть-чуть.

Шум в прихожей отвлекает всех нас от неловкой паузы. Я узнаю его безошибочно: Ромул и Рем возвращаются с прогулки. В дни, когда я занят работой (то есть почти каждый день), с ними гуляют, кормят, моют им лапы перед входом в дом и проводят самые настоящие тренировки.

Коротким кивком я отпускаю Марту и выкладываю в тарелку Дориана горячие тосты.

- Любишь собак?

***

Полдень не наступает, кажется, целую вечность, давая нам провести время вместе. Словно мы - обычные смертные. Словно все так, как раньше.

Я прижимаю Дориана в себе и прикрываю глаза, целуя его в висок. Мои доберманы лежат рядом с нами. Ласковые создания, какими редко бывали со мной, и никогда - с посторонними. Однако как какие-то шпицы, они оба принялись ласкаться не у моих ног, а у Дориана, выражая всю любовь и нежность, на которую только способны.

- Я уже начинаю ревновать, - лениво, почти шепотом в шею около уха.

Поцелуй. Размеренный, тоже в шею, но чуть ниже, а за ним ещё один и ещё. Я мог бы провести вот так целую вечность. Жаль, что нам двоим это слишком быстро наскучит. Зная его, каким бы он ни был на этот раз, зная меня самого. Иногда мы могли днями не выходить из дома, уделяя все время друг другу, но всегда нас неизбежно тянуло к каким-либо действиям, будь то поход в оперу или купание в море в серебристом свете Луны.

Ладонь перемещается с плеча ниже, чтобы мы могли переплести пальцы, и я отчётливо ощущаю, как одна дерзкая мысль вызывает во мне жаркую волну возбуждения.

- Покажешь мне свою мастерскую?

Подпись автора

Естественный свет, мягко льющийся в мастерскую из высоких окон рисует на полу длинные тени. Я украдкой наблюдаю за ними одним лишь взглядом. По обнаженному телу бегут мурашки, но я не двигаюсь настолько, насколько это вообще возможно живому человеку. А в том, что я - нечто иное, я уже стал сомневаться за грузом прожитых лет.
Дориан, рассматривающий меня с разных сторон, тоже выглядит вполне обычным, простым человеком. Увлеченным своим делом творцом, что рождает во мне неуместное вожделение. И лишь огромным усилием воли я заглушаю его, заставляя думать о Рубенсе и Караваджо, внутренне надеясь, что Дориану хватит сострадания не изобразить меня с лютней. Собственная нагота не смущает, скорее наоборот, расковывает, и я едва сдерживаю улыбку.

- Ты ведь понимаешь, что такая услуга дорого тебе обойдётся? Мэр города, да ещё и без одежды, в качестве натурщика - редкая удача.

Мы еще даже не начали, и я все обдумываю детали нашей маленькой сделки. Смертные не зря назвали все связанное с любовью физической моим именем. Жаль только, им осталось неведомо мое коварство и невероятная скромность.

- Так не пойдёт. Раз уж ты эксплуатируешь меня без всякого стыда и угрызения совести, то будет абсолютно честно, если ты тоже разденешься.

Вызывающий взгляд говорит больше, чем любые слова. Он возвращается, чтобы оказаться вплотную ко мне. Пальцы скользят сверху вниз, расстёгивая пуговицы его рубашки, помогают избавиться от нее. Кажется, ещё немного, и я просто сдерну ее, но Дориан вовремя приходит на помощь, вызывая у меня мимолётный укол досады. Я все еще в кресле, он – нависает надо мной, но остается таким восхитительно послушным, что невозможно удержаться от поцелуя. Губы касаются груди, затем переходят цепочкой легких касаний все ниже, к плоскому животу и туда, где пальцы ловко высвобождают пуговицу из петли. Желание взять у него в рот прямо сейчас, чтобы стоны заполнили захламленную мастерскую, обжигает меня, но я лишь запечатлеваю последний, почти целомудренный поцелуй в самом низу живота, прежде чем потянуть джинсы вниз.

Полностью обнаженные, мы смотрим друг на друга с таким вожделением, что на какую-то долю секунды мне кажется, что мы все же не выдержим. Я ошибаюсь.

Несколько шагов назад, и Дориан уже вне досягаемости моих рук. К моему, конечно, глубочайшему сожалению. Но я принимаю правила игры, которую отчасти затеял и сам. Вновь устраиваюсь в кресле и позволяю внимательному взгляду скользить по моему телу, вызывая приятное волнение внизу живота.

Дориан за работой меняется. Это приятное полуоткрытие-полувоспоминание, что-то, что я уже забыл, но с большим удовольствием вспомнил спустя целую жизнь. Как расслабляется его лицо, оставляя лишь лёгкую тень морщинки между бровей, как расправляются плечи и исчезает эта его любовь к закрытым позам в попытке защититься от мира. Рисуя, Дориан выглядит восхитительно. Он всегда был таким: увлечённым, вдохновленным. Творцом.

Я же в каждой жизни рождался, чтобы быть его спутником. Ведущим, а не ведомым, тянущим его к свету из тьмы. Иногда у меня получалось, и когда-нибудь я смогу ему об этом сказать. Вообще обо всем, обо всех жизнях, о бесконечных поисках и неминуемых расставаниях. Смогу признаться во всем, что сделал, когда сам сложу кусочки пазла, расставив все по местам. А пока что позволяю себе лишь размытое:

- Иногда у меня такое странное ощущение дежа вю. Ну, знаешь, как сбой в матрице.

И на короткое мгновение мне кажется, что я вижу тень узнавания в его удивленном взгляде.

***

В моих руках он тает, отбрасывая всю нарочитую деловитость. В каждом прикосновении пальцев - мазок яркой краски, оставляющий на коже следы. Большой палец проходится по щеке Дориана, рисуя на ней ярко-синюю полосу. Если бы мне пришло в голову озвучить этот невинный жест, Дориан бы поправил меня, сказав, что это «кобальтовый». К своему счастью, я лишь касаюсь щеки губами следом за пальцем, и руки мои спускаются ниже. Вдоль позвоночника, невесомо, обводя каждый изгиб.

Дориан совершенен в каждом из воплощений, и я шепчу ему на ухо самые трепетные признания его красоте. В приоткрытых губах и сбившемся дыхании раз за разом угадывается волнение. Под пальцами шрамы шрифтом Брайля рассказывают обо всех ужасных вещах, что ему довелось пережить без меня. И я целую его снова и снова, чтобы унять эту боль.

Если адское пламя действительно существует, мы сгорим в нем лишь вместе.

Подпись автора

Ещё. Наша жадность сравнима разве что с нашей же похотью, но мы не в силах остановиться. Поцелуи все требовательнее, прикосновения все смелее. Ещё. Когда между нами не остается и сантиметра пустого пространства, когда движения превращаются в синхронный танец двух утопающих во грехе. Тогда я чувствую себя абсолютно счастливым и по-настоящему цельным. Только с ним.

Наши движения остаются яркими росчерками на полотне. Оно безвозвратно испорчено, испачкано и опорочено. Видит бог, я готов повесить его в собственной спальне. Любоваться каждое утро квинтэссенцией наших чувств. Наряду с оригиналом Редондо, интимнее, чем Купальщица Вампильсона.

В слепом рвении запечатлеть нашу любовь сквозь века, провожу ладонью по холсту, оставляя на нем очередную синюю полосу. Особенно яркую среди золотисто-желтых, оставленных рукой Дориана. Уверен, у него и на этот случай найдётся название цвета, но ему совсем не до слов. Голоса - и его, и мой собственный, на стоне срываются в  хрип. Горло дерёт, во рту пересыхает, но все это не идёт ни в какое сравнение с наслаждением, волнами прокатывающимся по телу с каждым толчком.

Ничто не имеет значения, когда Дориан оказывается в моих руках.

Поцелуй в шею говорит ему о моей безграничной любви. Стон и пальцы, крепко вцепившиеся в его бёдра до синяков - о приближении к оргазму. Я заново учусь говорить с ним без слов и, похоже, преуспеваю в этом.

Яркой вспышкой удовольствие сводит тело приятной судорогой. Чистая любовь, умноженная на божественное влечение.

Какое-то время мы просто жмёмся друг к другу. Оба в пестрых полосах застывающей краски, тяжело дышащие, спокойные. Но мне снова мало, как мало было всегда, и поцелуями я спускаюсь вдоль позвоночника вниз.

Не испытывая ни капли стыда, я слизываю с него собственную сперму, и в ласкающих движениях языка нежности больше, чем за всю мою прошедшую жизнь.

***

Вечером Элла, моя помощница, рассказывает о звонке очередной журналистки. Сенсация, рискующая оказаться во всех СМИ, способна вызвать ужас. Факты, леденящие душу.

У звонившей есть фото, на котором я утром беру нам с Дорианом кофе в Старбакс. Странно, что нас застали лишь в таком виде. Никаких фотографий с моей рукой, касающейся его под столом. Никакого видео из салона такси, где он отсасывал мне прямо не заднем сиденье. Ничего интересного, сенсация уровня газетных сплетен в разделе «сельские байки».

При желании я мог бы оправдать это в сотню вариантов. Наплести что угодно, в том числе и такого, от чего вся пресса пестрила бы дерзкими заголовками. Мог бы сделать опровергающие громкие заявления, оказаться на всех местных телеканалах и даже заглянуть в эфир радиостанции KBOI. Но я не хочу. Не хочу начинать вереницу обманов, недоговорок и тайн - мы это уже проходили. Давно. Когда-то. По крайней мере мне кажется.

Поэтому отвечаю только совсем невпопад:
- Попроси, пожалуйста, внести в списки гостей на завтра ещё одного гостя. Дориан Блэр.
- Он один из акционеров?
- Нет, он будет моим «плюс один».

Завтра утром мы планировали позавтракать в уютном ресторанчике сербской кухни, но, подозреваю, наша встреча выйдет за рамки обычного завтрака. И речь даже не о чем-то плотском.

С появлением Дориана мои привычки и весь мой образ жизни летит к чертям.

***

- Я бы хотел иногда приглашать тебя на некоторые скучные мероприятия, которые не может пропускать мэр. И раз ты любезно соглашаешься тратить на это время, я хочу сделать тебе подарок.

Костюм от Ральф Лорен сидит на нем безукоризненно, словно сшитый специально, идеальный в посадке до каждого миллиметра. И хотя Дориан, вероятно, чувствует себя непривычно в таких вещах, я улыбаюсь ему ободряюще-тёплой улыбкой. Будет приятно держать его за руку под сотней удивленных и внимательных взглядов.

Когда мы отдыхаем после стремительного забега по магазинам на террасе в «le cafe», я медленно пью свой кофе со специями, уже предвкушая утренние новости завтра. Есть в этой провокации что-то невероятно приятное, почти дерзкое.

Я улыбаюсь Дориану, и солнце непривычно мерцает в его волосах.

***

Вечером мерцают бриллианты. В колье и кольцах у дам, на запонках и заколках для галстуков у их спутников. Всюду звон бокалов и лёгкий смех - такой натянутый, что меня чудом не выворачивает. Так уж вышло, что фальш я чувствую сразу, и места, подобные этому, отталкивают меня, будучи противными моей сути. И все же, у вселенной явно есть чувство юмора.

Моя ладонь касается плеча Дориана: не слишком вальяжно, не слишком раскрепощённо. Недостаточно подпитывая досужие домыслы, но вполне ясно давая понять, что мы не чужие друг другу. Конечно, держи я его обеими руками ниже спины, в любых представлениях и вовсе не было бы нужды. Полагаю, в таком случае мы бы затмили даже виновницу торжества.

И раз она любезно опаздывает на собственный праздник, я галантно присоединяюсь к толпе у столов с закусками. Передаю Дориану бокал шампанского, обвожу взглядом знакомые лица. Киваю на все приветствия и жму руки, стараясь унять дрожь в своих собственных. Что ж, пусть об этом пишут в газетах. Пусть ругаются в комментариях пользователи соцсетей, непременно переходя на тычки в орфографию.

Память услужливо подсказывает, что я всегда очень любил такие моменты.

- Дамы и господа, позвольте вам представить моего возлюбленного, Дориана Блэра. Сегодня он любезно согласился разделить радость этого прекрасного вечера вместе со мной.

В ответ со всех сторон раздаются аплодисменты и возгласы. Моей улыбкой можно было бы топить лёд. Мы оказываемся в центре внимания, глупо было бы ждать обратного. Но, не обращая внимания ни на кого вокруг, я мягко беру Дориана за руку, чтобы коснуться губами костяшек пальцев.

Поцелуй, вновь без слов говорящий ему: «я с тобой». Предельно честный и лгущий во всем остальном.

Подпись автора

Утром мы будем в газетах. В кликбейтных заголовках интернет-СМИ, в видеоразборах и постах в соц.сетях. Это ни хорошо, ни плохо. Просто ещё одна форма любви. Пока что я молчу об этом, позволяя всему идти своим чередом. Публике - умиляться. Дориану - радоваться таким простым мелочам. По сравнению с тем, что мы уже пережили, какое-то признание для нескольких десятков представителей городской элиты - всего лишь капля в море, буква в многотомнике нашей истории. Быть может, для Августа это важно. Август - мэр, у него карьера и вся жизнь впереди.

Для того, кто я на самом деле, весь мир может катиться в Бездну, если рядом не будет того, кто мне дорог.

Мы всегда были вместе. Так уж вышло, что мы физически не можем существовать порознь: жизнь и смерть. Мы догоняем друг друга, находим, теряем, чтобы снова запустить бесконечный цикл этих невозможных догонялок. Снова и снова. Наши игры нельзя назвать больными или деструктивными. Быть может, они и не игры вовсе: мы срослись так сильно, что это существование стало образом жизни. Единственным возможным, стоит отметить.

Хрупкий бокал разлетается стеклянным дождём, раня ладонь Дориана. А он, словно бы не замечая, льнет ко мне с какой-то особой, болезненной благодарностью. Я отвечаю ему тихим «все хорошо», имея в виду все ответы на те вопросы, которые он только может задать.

Осторожно, боясь испортить столь трепетный и важный момент, я отстраняюсь, чтобы осмотреть кровоточащие порезы.

Не обращая внимания ни на суетящихся вокруг, ни на всю странность ситуации в целом, я подцепляю пальцами плотную белую салфетку со стола, обмакиваю ее в стакан с водой, и осторожно принимаюсь вытирать окровавленную ладонь. Нежно, со всей осторожностью, на которую только способен; периодически поднимая вопросительный взгляд на Дориана, словно пытаясь убедиться, что делаю правильно.

Публика перешептывается, в пальцах размокают влажные ошмётки салфеток. Я комкаю их и откладываю, чтобы тут же взять новые и крепко прижать их к ране.

- Тебе придётся привыкнуть к вниманию прессы, - почти шепотом. Я улыбаюсь, но глаза остаются серьёзными. Дориан смотрит в ответ неопределённо: то ли с сомнением (в чем?), то ли с задумчивостью. А я очень не люблю недосказанность. - Готов разделить это со мной?

Под смех и восторженные выкрики я целую его - на этот раз совершенно по-настоящему.

Мы танцуем до глубокой ночи. Купаемся в цветных всполохах фонарей, брызгах шампанского и внимании публики. Нас не оставляют и на пару минут: все желают познакомиться с Дорианом. Упомянуть его выставку, информацию о которой быстро нагуглили по запросу его скромного имени; восхититься творческими людьми и, разумеется, предложить свой дом, сад или даже фонд в качестве следующего места для выставки.

- Они не все неприятные личности, - шепчу Дориану на ухо в танце. Он, кажется, мне не верит. Ещё бы он верил после всего этого парада настоящего лицемерия, но я продолжаю: - Честное слово, есть вполне неплохие люди.

Он смотрит так, словно бы спрашивает: «например, мэр?». С этой его полуусмешкой на обкусанных до крови губах. Он сделал это с собой сам, пока мы вместе растворялись в жаркой похоти прошлой ночью. И мне до боли, до изнеможения хочется поцеловать эту фантомную кривую усмешку, словно бы заставляя его замолчать. Вместо этого я лишь улыбаюсь в ответ. Сегодня другие люди отняли у нас слишком много драгоценного времени.

Без слов я прошу: «говори со мной».

И он говорит. Как и я не словами - одними глазами, мимолётными жестами, вдохом и выдохом. Пользуясь тем, что я прекрасно знаю его реакцию. Лучше, чем он мог бы подумать, и страшнее, чем ему могло бы привидеться в самом кошмарном сне. Он обнажён передо мной даже сейчас, в гвалте грохочущей музыки, в безликой толпе, одетый в самый шикарный костюм, что так прекрасно сидит по фигуре.

Его церберам не нравится моя прозорливость: они рычат и скалятся, капая слюной из ощеренных пастей, но не отходят от своего беспамятного хозяина ни на шаг. Их не так-то просто напугать: смерть и страх - их стихия.  Боятся они лишь зажженного факела.

И я держу его в поднятой руке, освещая тьму, которой Танатос тоже окружил себя сам.

Танатос.

Почти не позволяя себе думать о нем в этом имени, вспоминать то, с чего все началось, я как будто отвык от того, что он - это он. Не просто юноша, в которого я безответно влюблён. Бессмертный ангел, несущий лишь тьму и смерть. Мой антипод, мое продолжение, моя жизнь и смерть, заключённая в совершенное тело.

Факел в руке оказывается всего лишь бокалом шампанского. С некоторым удивлением обнаруживаю, что я даже что-то говорю, даже связно. Привычка и опыт - то, что срабатывает неосознанно. Мне аплодируют, я нарочито скромно откланиваюсь и, взяв Дориана под локоть, спешу удалиться куда-нибудь подальше от светских бесед. От света и шума чувствую себя немного контуженным, поэтому уличная прохлада и свежесть на террасе ощущаются особенно остро и долгожданно. Облокачиваюсь на парапет и вдыхаю воздух, полный аромата дорогого парфюма, алкоголя и зависти.

- Хотел бы я познакомить тебя со своим отцом. Мне кажется, он бы полюбил тебя со всем свойственным ему теплом и искренностью, - в голосе неподдельная тоска и трепетная нежность, и на всякий случай я поясняю: - он скончался в прошлом году. Мы с ним были очень близки.

Некоторое время мы стоим так, созерцая деревья и темное небо, скалящееся луной - коварной улыбкой Чеширского кота. Догадываюсь, что Дориан чувствует смерть - не может не чувствовать. Наверное, неосознанно, как раньше я чувствовал любовь, желание жить, свет, идущий от самого сердца. Мне казалось, это так просто и очевидно. Казалось, что я всего лишь умею видеть в других свет и добро.

Как же странно из раза в раз понимать, что не всегда желание жить означает добро, а любовь - это часто история о боли, безумии и страданиях. Я ничем не лучше скалящих пасти церберов, если задуматься.

А Дориан способен узнать смерть с полувдоха, на первых шагах. Я ловлю эту мысль и временно хороню, не желая испортить нам вечер.

- Знаешь… - кончиком пальца касаюсь его предплечья, оглаживая чуть шершавую ткань костюма. - …со своим отцом я тебя познакомить уже не могу. Но похоже, буду вынужден познакомиться с твоим.

Память услужливо подкидывает странные обрывки воспоминаний. Кажется, из десятков вариаций знакомства с папашей Дориана, процентах в семидесяти дело заканчивалось рукоприкладством. С моей, разумеется, стороны. Он задирался, выкрикивал угрозы и оскорбления. Плевался, вспоминал интересные детали моей биографии, если позволял случай, а потом неизбежно переключался на Дориана. Стоит ли говорить, как мне срывает крышу, когда кто-то пытается причинить ему вред?

Нервы у меня, конечно, ни к черту. Мы закуриваем, и сквозь сизые струйки дыма я улыбаюсь Дориану едва уловимой улыбкой.

- Завтра новости о нас будут во всех газетах.

Подпись автора