Темнота окружает наш дом плотным кольцом - так уж вышло, что рядом нет больше ни одного источника освещения. Лес спокоен и тих с тех пор, как получил своего Хранителя, и его спокойствие передаётся и мне. Я тоже получил что-то, чего хотел, и теперь ощущаю себя удивительно цельным. Мне становится спокойнее, когда Крыса возвращается в дом, и мы смотрим друг на друга очень внимательно. Взглядом, раздевающим до костей. Говорящим без слов.

Так происходит всегда. Мы связаны нитью, что сильнее любых цепей, и оттого отпадает надобность говорить. Мы способны за целый день не произнести вслух ни слова, и эта гармония лишь добавляет ощущения целостности. Правильности. Мысли, не высказанные вслух, как продолжение друг друга. Как сердце, что бьется одно на двоих.

Мы сходимся всегда неожиданно: достаточно одного неверного взгляда. Сцепившись, словно дикие звери. Лезвие царапает кожу, в нос ударяет запах собственной крови. Ладонь крепко сжимает горло. Ничья.
Мы засыпаем из ночи в ночь исцарапанные и измученные, но здесь, в нашем доме, мне снятся только светлые сны.

***
Кроме той ночи, с которой все изменилось.
Тогда оборотень бежал по бесконечному лесу в поисках чего-то важного, но никак не мог отыскать. Безысходность терзала его и меня, заставляя ворочаться, сминая одеяло о простыни.
Серое утро же принесло с собой холод и одиночество. Постель рядом пуста - Крысы не оказалось рядом, когда я наконец открываю глаза. На ощупь ладонью ее нет уже довольно давно. Холодно.
Встаю, не в силах больше лежать в одиночестве. Пока что все кажется довольно привычным, но где-то внутри свербит до ужаса неприятное предчувствие. Зверь хочет завыть, но я сдерживаюсь.

Обхожу немногочисленные комнаты нашего дома, и тревога внутри только растёт. Чашка на столе не тронута. Крыса и утро без кофе - что-то странное и непривычное. Тяну носом воздух, и внутри все сжимается с новой силой. Этим утром ее здесь не было.
Как не было и во всем нашем доме. Медленно моргаю, осознавая происходящее. Не могла же она просто исчезнуть.

Кофе в турке закипает предательски медленно, и, впав в какое-то сонное оцепенение, я, конечно же, пропускаю нужный момент. Шипение. Плита заливается кофейной пеной, руки обжигает кипятком, пока я спешно пытаюсь вытереть кофейный потоп полотенцем. От ожога и собственной беспомощности пальцы не слушаются и кажутся одеревеневшими, словно после холодной воды.

Где же ты.

В тишине нашего дома меня тошнит от возникшей вдруг пустоты. Часы тикают слишком громко, отмеряя очередной час, когда Крысы все ещё нет.

Тик-так.

Встав на стремянку, я вырезаю ножом на деревянном перекрытии знакомый старый рисунок. Шипастая спираль с глазом внутри. Вместо зрачка - крыса.
Я зову Летуна обратно домой, как стены раньше звали тех, кто был особенно дорог капризному божеству. Я показываю дорогу назад, если она вдруг потерялась и не может ее найти.
На мой зов нет ни отклика, ни ответа.

Отчаяние приходит ближе к закату. Зверь рвётся наружу, и я позволяю ему все, чего он желал целый день. Бегом в чащу Леса, чтобы бежать по следу, которого нет. Искать в каждом клочке мха, в каждом опавшем листе, надеясь найти хоть что-то. Бежать, от усталости не чувствуя лап, чтобы в конце концов от безысходности завыть в абсолютно безлунную ночь.

Ее нет.

Позже, ближе к утру, холодная вода смывает остатки грязи и крови. Босые ноги шлепают по деревянному полу, оставляя влажные следы. Ей бы это совсем не понравилось. Как не нравится, когда я закуриваю прямо в доме, используя в качестве пепельницы банку от кофе.

Тусклый свет от настенного светильника кажется красным. Я устало прикрываю глаза, устроившись в кресле. Не хочу возвращаться в постель - слишком она холодная и пустая. Ветер одиноко стучит ветвями в окно, и я как никогда его понимаю.

Подпись автора

*изнутри тебя держат десятки рук. я пришёл из леса под твоими зрачками, тук-тук.

к  а  к    ц  а  р  а  п  а  е  т     и  з  н  у  т  р  и ?  [indent]  [indent]  [indent][indent]  [indent]

  { ч у в с т в у е ш ь }

[indent]  [indent] к а к  р ё б р а  л е з у т  в  г о р л о,  а   с е р д ц е   м е н я е т  р и т м?

изнутри тебя держат десятки рук.  я пришёл из леса под твоими зрачками,  тук-тук *

За шумом Леса не слышно даже стук сердца. Все громче и громче, пока шелест листвы не станет похожим на шепот. Зовущий, стонущий от отчаяния, испуганный и потерянный. Лишившийся чего-то жизненного важного. Он чувствует то же, что и я, и вторит Хранителю, изо дня в день рыскающему по затерянным тропам. Поиски тщетны: ее здесь нет. Дом все ещё хранит запахи, никуда не исчезла одежда, любимая чашка и зажигалка с серебряным вороном. И кольцо.

Лежащее обычно на полке в ванной, оно так и осталось там - сиротливо напоминать о чем-то потерянном и очень важном. Крыса всегда снимала его, принимая душ. Эта мелочь, выдающая нечто трепетное и живое, заставляет все внутри болезненно сжаться. Она не хотела его потерять.

В отражении зеркала на меня смотрит призрак, и каждый раз я спешу убраться оттуда, не желая сталкиваться с ним лицом к лицу. Щелчок выключателя.

Когда начинается дождь, я закатываю тяжёлый мотоцикл под крышу. Запираю на замок двери, тщательно проверяю все окна. К ночи стихия разражается настоящей бурей, ломая ветви деревьев и распугивая оставшихся птиц. Искать кого-то в такую погоду - безумие и бессмыслица, но от этого я лишь сильнее злюсь, ощущая себя беспомощным как никогда. И кажется, Лес лишь откликается на мою боль, все сильнее сотрясаясь от шторма.

Мигает и гаснет свет. Остывший кофе горчит и жжёт красным перцем на языке, я глотаю его с отвращением. По привычке мою посуду и расставляю все по местам. Потому что ей не понравится беспорядок, когда она вернётся домой. А она точно вернётся. Надежда - глупое чувство, но мы связаны нитью, что крепче любых цепей.

А я всегда находил обходные пути.

***

На влажной земле следы остаются очень чёткие, правильные. Оборотень выходит из тени деревьев: шестипалые когтистые лапы, отдающий в свете луны серебром загривок.

Ночь особенно хороша. Безоблачная и тихая, с редким шелестом ветра в листве. Разносящая звуки на далекие мили. Оборотень вдыхает запах ночной прохлады и трав, наполняясь им и становясь частью Леса. Быстро бьющееся сердце чуть замедляется, подстраиваясь под нужный ритм. Шаг за шагом мы уходим все дальше.

Чуткое ухо улавливает далекие звуки прекрасной песни. Такой сладкой, что сжимается сердце, а взор заволакивает пелена. Воля, порабощенная чужим голосом, заставляет шагать вперед – прямо в ловушку, поставленную хитрым Саарой.

Саара.

Изо всех сил я цепляюсь за это имя, выхватывая в памяти обрывки не такого далекого прошлого. Мы с оборотнем не боролись очень давно, став привычной частью друг друга. Но теперь я вынужден заставить его уйти, подавить волю и вытеснить разум. Боль вызывает крик, мало похожий на человеческий. Еще шаг, и босые ноги ступают на опавшие листья. Холодно, но кольцо на шнурке обжигает неожиданным жаром, словно его мгновением раньше вынули из живого огня. Готов поклясться, что на груди от него остается красный след обожженной кожи. Дыхание перехватывает, но я упрямо иду вперед, ведомый упрямством и чарующей песней.

Голос, поющий ее, звучит все громче и ближе. Больше всего на свете я желаю найти его источник, чтобы свернуться у ног поющего и до последнего вздоха наслаждаться чарующим звуком. До последней капли крови, если потребуется. Впереди уже маячит знакомый силуэт: кожа и кости, просвечивающиеся в лунном свете. Он голоден и жаден, и сквозь дурман чувствуется острый укол тревоги.

Мне нужно обратно. Не останавливаюсь, но замедляю шаг. Пазл складывается по кусочкам, возвращая сознанию ясность. Саара - тот, что ушёл навсегда. Вот он здесь, поёт свою прекрасную песнь, зазывая наивную жертву. Как паук, плетущий липкую паутину. Саара здесь, и это может означать только одно.

Где-то там, по ту сторону существа из костей, обтянутых кожей, есть та, которой я обещал свою вечность. Быть может она в опасности. Быть может, у меня совсем не осталось времени. Не обращая больше внимания ни на прекрасную Луну, ни на песню, я разворачиваюсь и ухожу. Сжимая в ладони кольцо, болтающееся на шнурке, пробираюсь обратно, и даже ночь кажется не столь темной, как раньше.

Не в моих правилах нарушать обещания.

***

Свет в глазах гаснет, уступая место пугающей темноте. Зловоние Наружности, ее шум и бессмысленная суета - все это едва не заставляет меня повернуть обратно. Лес зовет меня, протягивая невидимые руки-ветки, чтобы обнять своего Хранителя, не давая уйти. Я шлю ему призрачный взгляд невидящих глаз и делаю шаг в пустоту. Наружность воет сиреной и бросает в лицо ветер вперемешку с дорожной пылью.

Подпись автора

*изнутри тебя держат десятки рук. я пришёл из леса под твоими зрачками, тук-тук.

к  а  к    ц  а  р  а  п  а  е  т     и  з  н  у  т  р  и ?  [indent]  [indent]  [indent][indent]  [indent]

  { ч у в с т в у е ш ь }

[indent]  [indent] к а к  р ё б р а  л е з у т  в  г о р л о,  а   с е р д ц е   м е н я е т  р и т м?

изнутри тебя держат десятки рук.  я пришёл из леса под твоими зрачками,  тук-тук *

Присутствие Смерти на границе ощутимо, как никогда. Взгляд, что чувствуется даже кожей: они в этом похожи, два оборота одной и той же назальной карты. Как ни поверни – под рубашкой Смерть с любой стороны. Закрываю глаза, хоть в этом и нет никакого смысла.

В Наружности ночь, это ясно с первого вздоха. С ее запахами и звуками, со стрекотом редких цикад и ворчанием гравия на дороге. От непривычной темноты тошнота подступает к горлу, но я все же делаю шаг Смерти навстречу. Мне хватает ума догадаться, кто из них ждет меня на пороге.

Ухмылка Рыжего ощущается даже не кожей: свербит в носу как что-то липкое и неприятное, отдающее нахальным самодовольством.

- И двух недель не прошло. Вам там что, совсем заняться нечем?

Первым порывом мне хочется заставить его заткнуться. Замолчать, желательно навсегда, отвадив раздражающую манеру лезть не в свое дело и вставлять всюду свои неуместные комментарии. Желчь ощущается горечью на языке, и я проглатываю ее, не позволяя себе сорваться. Лишь пальцы касаются друг друга в едва заметном протирающем жесте. Нервозность мне ни к лицу, но я здесь и не за призом конкурса красоты. Рыжий закуривает, как ни в чем ни бывало, словно не его выдернули из постели в глубокой ночи. Совсем не изменился, да и с чего бы ему: у них прошла всего лишь неделя. У нас – полтора года.

Полтора года, которые мы прожили бок о бок. Перестроили дом. Нашли свои дороги в Лесу, ведущие в места невиданной красоты. Сколько сварено чашек кофе – не счесть, сколько синяков и порезов оставлено – тем более, даже считать не стану. Хотя помню каждый из них. Берегу и лелею их, как скупец, зная, что пока это все, что мне от нее осталось. То, что стало привычно, к чему прирос кожей и стал ощущать как нечто абсолютно естественное.

- Она как с Луны свалилась, ей богу. Не помнит нихрена, уверена, что сама ушла на Болото. Про тебя ни слова.

Желание хорошенько отпинать Рыжего становится нестерпимым настолько, что приходится крепко сжать зубы. Его нельзя схватить за волосы и поставить на колени. Нельзя слегка придушить, наслаждаясь отчаянными попытками вырваться, периодически уворачиваясь от острых когтей. К хорошему быстро привыкаешь, и правда.

У Рыжего никогда не было таланта замолкать в нужный момент. Зато был талант гулять там, куда нет хода другим и знать то, что этим другим неподвластно. Пальцы впиваются в худое плечо.

- Веди.

В ответ неопределенный звук на выдохе, похожий, скорей, на смешок. Но у меня нет ни малейшего желания разбираться в тонкой душевной организации бывшего крысиного вожака.

Мы долго куда-то едем: и эта тряска навевает забытые воспоминания о жуке и одном давнем лете. Тот, кто живет двумя жизнями, редко помнит подробности детства. Я помню. Запах протухшей рыбы из собачьей пасти, шершавый язык, собирающий крошки с уголков губ. Жажду бессонной ночью и рассказы о путниках, блуждающих по пустыне. Два звонких голоса, один уверенный, и ещё один - совсем тихий. События того лета проносятся в памяти, отвлекая от мерного гула дороги, от дурацких вопросов Рыжего и Наружности, которую я очень хотел бы не слышать. Но бывший вожак крайне настойчив.

- Вряд ли она будет рада тебя увидеть.

Терпение лопается, как струна, насколько это сейчас возможно. Усталость и боль не позволяют всадить кулаки в не повзрослевшее, такое же дурацкое лицо двадцатилетнего, и только взгляд пустых глаз служит ему ответом. Бестолковый Рыжий, отказавшийся от жизни той, что лучше иных. Променявший свободу на запах бензина. Лес отдаленно шумит листвой, то ли вторя моему раздражению, то ли успокаивая и утешая. Мягко, словно родитель, не желающий, чтобы его чадо видело ссору, я отправляю его обратно и неслышно прошу уйти. Этой ночью я должен быть здесь.

Хлопают дверцы. Сердце неожиданно переходит на галоп, принимаясь биться где-то в области горла.

***
Сонная тишина там, где спит с десяток людей - тоже откуда-то из воспоминаний далёкого прошлого. Запах пота и сырости, старых досок и тряпок. Половицы почти не скрипят под ногами, и я с трудом сдерживаю желание скинуть кроссовки, чтобы пройтись по ним босиком. Пальцы держат Рыжего за локоть - таков мой жест абсолютной беспомощности.

Мы идём, виляя между чужих сновидений. Совсем немного, на самом деле, но мгновения кажутся вечностью. Наконец, скрип двери.

- Крыса? - шепотом Рыжего можно было бы будить армии.

Запах крови щекочет в носу, и незаметно я вдыхаю его снова и снова. Так уж вышло, что я прекрасно помню, под каким из ногтей. Помню обжигающие кровавые раны и солёный вкус поцелуя. Мир внутри разбивается сотней тысяч зеркальных осколков. И в каждом из них - бледное лицо с залакированной челкой. Мне не нужно видеть ее, чтобы узнать.

Не делая попыток заговорить, опускаюсь на пол. Невидящий взгляд обращается в пустоту, а где-то совсем рядом с нами шумит приветственно вернувшийся Лес.

Слышишь?

Подпись автора

*изнутри тебя держат десятки рук. я пришёл из леса под твоими зрачками, тук-тук.

к  а  к    ц  а  р  а  п  а  е  т     и  з  н  у  т  р  и ?  [indent]  [indent]  [indent][indent]  [indent]

  { ч у в с т в у е ш ь }

[indent]  [indent] к а к  р ё б р а  л е з у т  в  г о р л о,  а   с е р д ц е   м е н я е т  р и т м?

изнутри тебя держат десятки рук.  я пришёл из леса под твоими зрачками,  тук-тук *

Пустота. В шепоте Леса, в тишине комнаты, под ребрами – пустота. Там нет ничего, ни сердца, ни мышц, лишь сосущая темнота, сотканная из Ничего. Такова цена перерождения: она выжигает душу, не оставляя на ее месте совсем ничего. Тот, кто сделал это, постарался на славу, вычеркнув из памяти Крысы целую жизнь. Но она этого не замечает, словно так и должно быть. Словно всегда в ней жила Пустота.
Нет.
Я бы закрыл глаза, если бы в этом был хоть какой-то смысл. Я слышал, как бьется под ребрами и трепещет живое сердце. Столько раз я хотел вырвать его, еще живое, чтобы преподнести ей на ладони. Усталость накатывает на меня, как соленая волна бушующего в неистовстве моря. Вот до чего доводит любовь к тебе, посмотри. Полнейшая экзальтация на грани безумия. Я готов был позволить ей распять себя во имя того больного и жаркого, что заставляло нас каждую ночь возвращаться друг к другу.

Но теперь – ничего.

До грани всего пара шагов. Боль – она точно моя? Уже и не разобрать, мы всегда отлично делили боль на двоих – обжигает плечо. Осколок вспарывает кожу не так изящно, как с этим справилось бы хорошо заточенное лезвие. Можно было бы цокнуть языком, намекая на этот факт. Порез получается рваным, но я не шевелюсь, позволяя Летуну закончить начатое. Тяну носом запах ее волос, но кроме лака и дыма не чувствую ничего. Ни хвои, ни лесного дождя. Ее с головой окунули в Наружность, искупав в самых примитивных ее чертах. От этой ужасающей стерильности впору завыть похлеще целой стаи волков.

Но я молчу. Сердце набатом стучит в ушах, но кроме этого в доме ни звука. Молчание кажется осязаемый, обнажая мысли и чувства так, как если бы мы произносили их вслух. Громче всех думает Рыжий. Уверен, у бывшего крысиного вожака в пасти зажата измусоленная зубочистка. Делает ставки: как скоро мы прикончим друг друга.

Довольно скоро, я полагаю. Рука к Крысы едва заметно дрожит, я с шумом сглатываю.

Пальцы хватают ее запястье до боли. До синяков. Иначе мы не умеем, просто не приучены и не привыкли. Второй рукой забираю осколок из ее пальцев. Он царапает мне кожу до крови, но сейчас эта боль кажется спасительной и отрезвляющей. Она нужна мне, чтобы оставаться спокойным. Чтобы не забывать то, ради чего я здесь.

Я бы пришел за ней хоть на край света. Где-то глубоко внутри она знает, я же понял это довольно давно. Где-то через два месяца после того, как она развезла всех детей.

Тогда мы выхаживали лисят. Мы нашли их, совсем крошечных и замерзших, в норе. Они пищали и слепо тыкались друг в друга. Тогда мы решили, что лисица мертва, поэтому и не вернулась за своими детенышами. Они жили у нас в доме, в старом деревянном ящике, на постеленной им теплой куртке. Мы поочередно кормили их молоком. Иногда ночью они принимались пищать от страха и голода, и я устраивался рядом с ними прямо на полу, вытаскивая их в свернутой подстилке, чтобы уложить под свой теплый бок.

Однажды утром я нашел на полу Крысу в окружении буро-рыжих пушистых комочков, жмущихся к ней в поиске тепла и защиты. Воспоминание тает, горечью оседая внутри.
В такие моменты мне кажется, что лучшей смерти и не придумать, чем от ее руки. Это было бы цельно и правильно, как продолжение жизни. Как все то, что мы пережили друг с другом за этот год. Словно иначе и быть не может.

- Хватит.

Словно в знак своего доверия я разжимаю пальцы. Очень зря, конечно же, и я еще не раз пожалею об этом. Но сейчас я выпускаю ее из собственных рук, словно птицу. И она бы действительно могла улететь, если бы не сломанные, ободранные крылья из одних лишь полых костей.

Лети.

От боли перехватывает дыхание. Бритва, нацеленная мне прямо в глотку, царапает кожу у кадыка. Я подаюсь ей навстречу. Совсем немного, позволяя лишь оцарапать. Тебе нравится это ощущение, моя дорогая? Нравится держать в руках чужую жизнь? Сколько раз ты делала это прежде, чем все забыть? Губы растягиваются в улыбке. Ненормальной и неуместной, и в тишине комнаты отчетливо слышно, как в ужасе выдыхает бывший Крысиный вожак. Как бы не бросился нас разнимать.

Медленно, словно имею дело с по-настоящему диким зверем, я отстраняюсь, чтобы запустить пальцы в карман. Они без проблем подцепляют там холодный кусок металла. Кольцо. Такое же. Как у меня на цепочке, как то, что задевало и тревожило мои раны. Я протягиваю его, зажав пальцами, чтобы не позволить украсть. Оно греет меня и обжигает. Возвращает назад в самые счастливые из всех дней, раздирая при этом сердце отравленными когтями. Оно – мой мир из осколков, и я не позволю его разрушить.

- Ничего не напоминает?

Я ни на что особенно не надеюсь. Тот, кто выдал мне билет в проклятую Наружность, предупредил, что это будет непросто. Я готов к трудностям. Готов лишить ее кислорода, если потребуется, вжимать лицом в ледяной пол, сломать все кости одну за другой, пока воспоминания не вернутся. Я был готов к агрессии, к боли и ненависти.

Но оказался совсем не готов к Пустоте.

Подпись автора

*изнутри тебя держат десятки рук. я пришёл из леса под твоими зрачками, тук-тук.

к  а  к    ц  а  р  а  п  а  е  т     и  з  н  у  т  р  и ?  [indent]  [indent]  [indent][indent]  [indent]

  { ч у в с т в у е ш ь }

[indent]  [indent] к а к  р ё б р а  л е з у т  в  г о р л о,  а   с е р д ц е   м е н я е т  р и т м?

изнутри тебя держат десятки рук.  я пришёл из леса под твоими зрачками,  тук-тук *

Касание бритвы, как поцелуй. Цвет моей ненависти – красный. Как кровь, выступающая из глубоких порезов. Как биение сердца в груди, когда прижимаешь ладонь, как вкус алкоголя на языке. Мне всегда нравился темно-красный, с тех самых пор, как Лес впустил меня. Можно сказать, я люблю эту ненависть: разбавляет мою боль, делая ее слаще, как мед призван подсластить вино для глинтвейна.
Вспышка под веками тоже кажется красной. На самом деле у нее и вовсе нет цвета. Только боль, обжигающая, короткая, такая привычная и знакомая. Но лишь мне одному. Пустота, что черной дырой поглощает все без остатка, разрастается с каждой секундой. Мне страшно, ведь это значит, что рано или поздно она поглотит и меня, и весь этот дом, и Рыжего с его раздражающе царапающими, как заусенцы, ухмылками. Где мы будем тогда?

Я бы спел последнюю колыбельную нашему миру, если бы в этом был хоть какой-то смысл. Я бы протянул руку, чтобы коснуться ее, но пальцы лишь слепо хватаются за темноту.

Чужая злость отталкивает меня, словно щит, заставляя податься назад, упираясь затылком в стену до боли. Она не может не радовать. Злость не может быть пустотой, она разъедает ее, как огонь пожирает бумагу. Я же как скупец, прячу кольцо в ладони и тут же убираю в карман. Для надежности, чтобы никто не смог его у меня отобрать. Чтобы не дать даже повода, исключив саму возможность нападения на меня и то, что мне дорого. Я отступаю, не стыдясь этого.

И смеюсь.

Совершенно безумно, экзальтированно, не слушая шипения Рыжего. Мне до ужаса, невыносимо смешно. Я бы и рад был убраться отсюда, да не могу. Могу только смеяться, чувствуя, как начинают болеть щеки, как из глаз бегут слезы и как из-за них новой болью отзывается царапина на скуле. Я уже не могу смеяться, так сильно я не смеялся очень давно. Может быть, никогда в жизни, и я совершенно не знаю, что с этим делать. Поперхнувшись, закашливаюсь, и горло раздирает, словно когтями. Если я сейчас задохнусь, это будет крайне печальная в своей нелепости смерть.

От этой мысли мне становится еще смешнее, хотя кашель сжимает горло удушливой цепью.
Чьи-то руки хватают меня и волокут куда-то, но голоса их сливаются в единую какофонию, и в итоге я не могу отличить ни одного. Я растерял все свои таланты, все навыки, Наружность высосала их из меня, затянув в пустоту.

Не знаю точно, в какой момент я перестаю смеяться, но явно еще до того, как в лицо мне плещут ледяной водой, надеясь привести в чувство.

После дают сигарету, и я курю, мокрый и уставший, ощущая, как с волос стекают холодные ручейки, оставляя влажные следы на одежде. Здесь холодно.

***

Сколько приходится пройти по тропе в поисках нужного пути, сказать сложно. Время сливается в клейкую субстанцию, не позволяя отмерить его ни одним из привычных мне способов. Небо затянуто мрачными тучами, и никто не видит, как я пробираюсь сквозь заросли. Ни луне, ни звездам сегодня нет до меня никакого дела. Однако их отсутствие тревожит меня: Саара любит петь в лунные ночи, купаясь в холодном, негреющем свете. Он устилает путь песней, приманивая, зазывая, указывая дорогу тому, кто по неосторожности решит последовать за сладким, пьющимся в ночи голосом хищника.

Сегодня жертву зазывать не придется.

Глубокий выдох и вдох. Мелькнувший вдалеке свет – всего лишь яркие крылья бабочки, что светятся в темноте. Я иду и иду, обходя грибы-черношляпники, высота которых иногда достигает моего роста. И если по стволам деревьев пальцы бегут впереди меня самого, то черношляпников я обхожу на уважительном расстоянии. Мне ли не знать, как опасны они могут быть.

Ночь продолжается. Я стараюсь не думать о том, что она может закончиться раньше, чем я найду то, что ищу. Глупо пытаться предугадать что-то в месте, где любой тупик может превратиться в дорогу, а тропа – не иметь конца. И приближение Болота чувствую в итоге лишь по изменившемуся воздуху: застойному, влажному, отдающему подгнивающей тиной.

Отыскать нору Саары оказывается не так сложно: ловушки-мандалы и следы на влажной земле указывают на владельца так же ярко, как если бы путь мне освещала огромная неоновая вывеска в виде направляющей стрелки. Пачкая босые ступни в грязи, я пробираюсь ближе, и тишину ночи разрезает приветственный свист.

Без лунного света Саара кажется поникшим и слабым, но я все же прошу его, словно ненормальный в своем упрямстве.

- Спой мне.

Подпись автора

*изнутри тебя держат десятки рук. я пришёл из леса под твоими зрачками, тук-тук.

к  а  к    ц  а  р  а  п  а  е  т     и  з  н  у  т  р  и ?  [indent]  [indent]  [indent][indent]  [indent]

  { ч у в с т в у е ш ь }

[indent]  [indent] к а к  р ё б р а  л е з у т  в  г о р л о,  а   с е р д ц е   м е н я е т  р и т м?

изнутри тебя держат десятки рук.  я пришёл из леса под твоими зрачками,  тук-тук *