Крысиная обитель – зрелище настолько увлекательное, что временами хочется блевануть. Всюду пустые бутылки, харчки, переполненные донельзя пепельницы и отвратительно воняет носками Москита. Добавить к этому летнюю духоту и общую скукотищу Дома – здрасьте, приехали, вот вам вторая комната. Самый знатный гнойный нарыв среди серодомного люда. Даже пытаться вонзить вилку в клешню ближнего своего в столовой уже кажется заезженным и скучным. Все, цепочки можно снимать, мы и так скоро подохнем от скуки. И стухнем. Единственная отрада в этом гадюшнике – музло. Не всегда годное, но обычно терпимое. Нестерпимое говно водится, конечно, именно у Москита, но он чаще всего ссытся получить бритвой в табло, и благополучно меняет пластинку, как только я возвращаюсь в спальню. Кстати, соврал. Еще одна отрада – это пойло. Иногда бывает на удивление годным, если, конечно, не брать его у представителей Гнездовища. Там и копыта откинуть можно, если вовремя не закинуться нужной пачкой колес. Хвост облезет, крыса сдохнет: даже не завещать себя медицине на опыты. Шакалиные настойки – это уже совсем другое дело. Но Шакал свои богатства раздавать за вот так не любит, да и бутылочки у него иногда бывают с сюрпризом. Не то чтобы я безмерно брезглив, но замоченные в спирте майские жуки даже у меня вызывают мучительный спазм. И раз уж произведения искусства Табаки нам обычно недоступны, приходится травиться ядом в стеклянных бутылках с прозрачными этикетками прямиком из Наружности. На моей сегодня написано «секс на пляже», и я не знаю, какую траву курил автор этого шедевра, но тоже хочу ее попробовать. На вкус – химозный персик и апельсин. К персикам я равнодушен, а вот апельсины – моя любовь еще с Могильного детства. Один их запах вызывает у меня слюноотделение, как у больного. И ТАК исказить вкус сочного, сладкого апельсина – это нужно еще постараться. Снимаю шляпу. Неудачная дегустация внезапно обрывается Мартышкой, который втаскивает в комнату что-то, завернутое в занавеску. Труп? Ребенок? И предупреждая смерть вожака от любопытства, жестом фокусника крысолог срывает со своей ноши полинявшую занавеску. И я вижу… огнетушитель. Чуть не захожусь кашлем от изумления.
— Его списали, я и забрал, — отвечает Лог на мой невысказанный вопрос.
— Ты больной что ли, блять?! Что мы будем делать с огнетушителем?

***
В комнате дым, вонь и алкогольный угар. Я от дальнейшего питья воздерживаюсь, как и воздерживаюсь от почетного раскуривания огнетушительного кальяна. На пыхтящих крысят смотрю с живым интересом: табак Стервятника в сочетании с остатками пены – адская смесь, похлеще моего пойла с химическим апельсином. Выжившие получат пиздюлей, невыжившим, будем считать, повезло. Из динамиков орет Большой Членский Взнос, и это прямо бальзам на душу. Синерожий опять куда-то свалил, и я остаюсь в компании Мартышки, Викинга, Генофонда и Москита. Возможно, есть еще кто-то, но я отчаянно трясу башкой, чтобы не видеть осточертевшие блядские морды. Мелкий Белобрюх куда-то сваливает, видимо решив, что он слишком молод для этого дерьма. Ну и хер с ним. Шевелю губами, беззвучно подпевая таким знакомым мелодиям. Не Игги, конечно, и на алтарь не поставишь, но точно лучше, чем диски Москита. Шикарная новая майка с логотипом группы обнажает мой тощий скелет, но я все равно чертовски доволен. Когда дверь в очередной раз открывается, я поначалу даже не обращаю на это внимания. Мелкий прозрел и решил присоединиться? Хочу крикнуть ему, что может валить обратно, потому что кальян я ему точно не дам, но внезапно осознаю, что это не Белобрюх. Лицо у Сфинкса такое, как будто мы тут сношаемся с кактусами, а не культурно отдыхаем. Эх, Четвертая, балует она его своим интеллектуальным досугом. Но мне тоже есть что ему предложить. В кальяне что-то подозрительно ухает, и я, трезво (что удивительно и грустно вдвойне) оценив ситуацию, покровительственно кладу руку Лысому на плечо.
— Давай-ка выйдем, поговорим.
Оказавшись в коридоре, я плотно закрываю дверь спальни, и отчего-то давление на барабанные перепонки заметно снижается. Чувствую себя немного контуженным и говорю громче, чем следовало бы.
— Заебись музыка, да? А какой текст! Закачаешься, — смотрю на Сфинкса в ожидании реакции. Выглядит он так, словно прикидывает: нужно ли меня отправлять в Могильник, или медицина уже бессильна. Да ладно, уж он-то должен понимать высокое искусство тотального пиздеца! - У меня два билета на их концерт. Ну, Большого Членского Взноса. Там, — неопределенно показываю в сторону. Там хоть и глухая стена, но именно в той стороне вход в Наружность. – Что скажешь, а?
Взгляд под стёклами очков почти умоляющий, но губы кривятся в ухмылке.
— Будет весело. Гарантирую. Это ты еще самый сок не слышал.

Думаю, хорошее музло должно настроить Лысого на нужный лад. Все-таки говорят, музыка укрощает даже диких зверей. Поэтому вместе со Сфинксом в Четвертую отправляется и мой кассетник с лучшими творениями БЧВ. По моим прикидкам слушать их Сфинксу предстояло еще не один час, так что удивлению моему не было границ, когда он пришел одетый, как в самый обычный день. Взгляд мой выражает самую крайнюю степень укора.
Я не понял, мы хороним кого-то? Видимо, его чувство стиля. Придется мне отсвечивать харизмой за двоих, раз этот может отсвечивать только лысиной.
Правда, скоро он все-таки немного исправляется, разорвав джинсы аккурат в области зада. Вот горошек на трусах – это уже ничего! И я честно отвешиваю комплимент столь интересному решению, но Сфинксу, походу, уже оно по боку.
Потому что мы выходим в Наружность. И меня это, в общем-то, не напрягает – иногда приходится выбираться. Дорогу я знаю, да тут и не далеко. Ну, как знаю. Ходил я тут угандошенный в синеву, конечно, но кое-что помню. Однако Сфинкс зависает, и приходится притормозить. Мда, Серодомного затворника видно сразу. Я уже начинаю думать, что стоило бы провести ему инструктаж на тему поведения за пределами Дома. Ну там «веди себя естественно» и «не привлекай внимания». Хорошо еще, что поблизости нет прохожих – так бы и пялились на его сумасшедший взгляд.
И пока он там одупляет происходящее, я зубами достаю сигарету из пачки. Подумав, извлекаю следом и вторую, на этот раз уже руками. Без разговоров сую ее в пасть Сфинксу и щелкаю зажигалкой.
— Не благодари.
Мы движемся в сторону Зубьев, в самую глубь расчесочного ада. Настроение постепенно улучшается. Дождь вроде перестал еще утром, и ботинки весело хлюпают по свеженьким лужам. Я даже стараюсь идти осторожно, чтобы не забрызгать свои потрясающие чистенькие штаны. Они же парадно-выходные! Такое только по особым случаям надевать. И все бы ничего, но внезапно сзади слышится рев мотора, и проехавший мимо автобус обдает нас волной грязной воды из глубокой лужи.
— Мудила блять!
С тоской оглядываю заляпанные боты и штанцы, украшенные теперь мелкими коричнево-серыми брызгами. А выродок умчался, видимо, крайне довольный собой. Но если он думал, что таким образом может испортить мне настроение – он глубоко ошибся. Ха! Больше грязи – толще морда. Это же я говорю и Лысому, но вот его, кстати, отнюдь не портят грязные пятна. Выглядит так, словно так и должно было быть. Кажется, вываляйся он даже в дерьме, и то будет выглядеть лучше, чем я в своем самом фееричном прикиде. Это, наверное, природная харизма и шарм.
Весело хмыкаю и затягиваюсь так, что едва не кашляю. Блядский дым жжет глаза, у Сфинкса пепел по размеру уже чуть ли не больше, чем оставшаяся сигарета. Выхватываю ее, уронив большую часть пепла на асфальт аккурат у его ног, и возвращаю обратно.
— И снова не стоит благодарности.
Не слушая ответных проявлений вежливости, я уверенным шагом направляюсь по дороге изх совсем не желтого кирпича. Не подаю виду, но изо всех сил пытаюсь понять, в какой из дворов нам нужно свернуть. Где-то там есть проход через дырку в заборе, а вот в другом дворе идет какая-то стройка, и там за забором злющая псина. Она, конечно, на цепи, но цепь чудесным образом позволяет твари дотянуться и до незваных гостей. Плавали, знаем. А мне моя задница еще дорога. Ориентируясь на память, я веду нас мимо очередного обнесенного забором пустыря. Где-то вот тут нужно свернуть направо. Кажется, здесь.
Поворачиваю за угол, нахожу калитку с потрясающим замком из скрученной проволоки, и пару секунд колдую с ней, чтобы открыть нам путь вперед.
— Прошу, не стесняйся, — приглашающим жестом пропускаю безрукого вперед, а сам же закрываю за нами дверь.
Все-таки, в любой ситуации стоит оставаться вежливым и культурным.
— ОХ ТЫ Ж БЛЯТЬ! – единственное, что я могу произнести, когда, обернувшись, вижу псину, подкравшуюся к нам сзади. Ну и еще кое-что: – ТОТОШКА, МЫ НЕ В КАНЗАСЕ!
И память тут же услужливо подкидывает воспоминание о том, что да, именно здесь был проход. Тот самый, блять, проход, когда эта же псина чуть не оторвала мне кусок мяса, пока мы пытались унести ноги. Все же, стоило получше напрягать мозги.
Итак, сзади нашим тылам угрожает хитрожопая молчаливая псина, а перед нами забор высотой мне по грудь, примерно. Детский, в общем-то, лепет, можно перескочить, опираясь руками. Руками. Ебанаврот!
А за спиной уже угрожающе рычит и скалит пасть агрессивная морда. Кажется, у нас нет другого выхода, кроме как…
— ПРЫГАЙ, СФИНКС!
И я толкаю его под зад, чтобы придать должного ускорения.

Всегда считал, что главное – не паниковать. Что бы ни случилось – без паники. Можно сказать, это мой девиз. Поэтому в любой опасной ситуации я, совершенно не паникуя, резко делаю ноги. Сказал бы, что в данном случае мы со Сфинксом должны «ноги в руки, и бегом», но эта шутка слегка избита, да и смерть дышит нам в спину и немилосердно наступает на пятки.
Поэтому выдыхаю я только тогда, когда наши бренные тела оказываются вне опасности клацающих зубов. Никогда не любил дворовых псин. Те, что ошиваются во дворе Дома – еще куда ни шло, но этот цербер – просто за гранью добра и зла. Глаза, полные голода, пасть с рядом острейших зубов – да кто вообще позволяет оставлять таких на свободе?! Это насилие над инвалидами.
Конечности болят от попыток тащить на себе безрукого, и я слегка завидую, потому что ему-то такая проблема совсем незнакома. И я бы предпочел свалить подальше от потенциальной угрозы в виде захлебывающейся злобой псины, но…
ОНА БЛЯТЬ НА ЦЕПИ!
И если первую часть фразы Сфинкса я встретил с лицом практикующего психиатра и мыслью, что его черепица окончательно ушуршала, то со второй готов просто захлебнуться от негодования. То есть все мои усилия зря?! И откуда он такой умный-то взялся? Даже не знаю, чью голову мне хочется разбить в данном случае с большей силой: свою за тупость, или его за... да какая разница за что, просто чтобы не умничал.
Смех выходит сам собой. Наверное, это уже истерическое. А еще я пытаюсь представить, как Слепой учит их там в Четвертой посреди всего сваленного в комнате хлама. И вся стая трясет головами, как толпа китайских болванчиков. Чудо, да и только. А Бледному не хватает еще очков в черепаховой оправе, как у многих учителей. На фоне моего смеха даже псина замерла на месте, словно бы и ей стало за меня стыдно. А мне все еще до одури смешно, хотя вот Горбач в роли терпеливого педагога меня забавляет куда меньше. Смеюсь до колик в животе, то нестерпимой боли и нехватки воздуха. Все, отмучился. Приходится даже слезы вытирать, когда успокаиваюсь.
— Мог бы, между прочим, спасибо сказать, — бросаю почти с обидой, зато наконец-то членораздельно. – Все, хватит рассиживаться, нас ждут великие дела.
Сигарету свою я растерял где-то в гуще событий, но решаю приберечь оставшееся на потом. Кто знает, что еще ждет нас сегодня? Ведь мы не прошли и половину пути.
Когда же мы уходим, цербер провожает нас озадаченным взглядом из-за забора. Наверняка расстраивается, что не вкусил сочной плоти двух не в меру шустрых подростков. Хотя, учитывая нашу со Сфинксом комплекцию, мы бы сошли скорее на косточки. Я в большей степени.
И вот мы топаем дальше, лавируя между Зубьями и их более скромными собратьями в виде каких-то построек и гаражей. У последних, кстати, нам встречается журчащий мужик. Обычный такой, пристроившийся в уголке. Степень его, мужика, опьянения можно культурно описать как «в хламину», и для меня загадка, как он вообще стоит на ногах. Когда мы проходим мимо, и я получаю возможность рассмотреть его получше, выясняется, что в процессе он, прижимаясь лбом к бетонной стене, умудряется еще отключаться на какие-то короткие секунды и ловить явно дикие алкогольные сны. Сразу видно: наш человек, взял бы в Крысятник без собеседования.
— Не пялься, — говорю Сфинксу, хотя пялюсь, в общем-то, именно я, но у меня очки на полморды, а в Наружных делах я почти что эксперт.
Когда мы выруливаем в очередной двор (готов поспорить, лысый уже давно потерялся), откуда-то слышится звук. Такой, словно бы кто-то насилует гитариста, в то время, как на электрическом стуле жарят какого-то несчастного с микрофоном.
— О! А вот и разогревчик! Ты готов к невероятному угару? Между прочим, у Членского взноса на разогреве не кто-нибудь, а «Маргинальный коитус».
Я подмигиваю, совершенно забыв, что за окулярами этого не видно. Ну и хрен бы с ним, главное, что старый друг вот-вот проникнется прекрасным и вкусит радость творческого озарения. Если, конечно, у него не лопнут барабанные перепонки. Музло ведет нас, как нить Ариадны, и довольно скоро мы выходим к обшарпанному зданию, один вид которого ясно дает нам понять, что это – дворец культуры. Ну, он даже выглядит, как дворец культуры.
Цвет краски на стенах в очках не разобрать, но зато отчетливо видно, что штукатурка давно облупилась и покрылась паутиной трещин. Ступени широкой лестницы крошатся, из-под бетона тут и там торчат куски арматуры. Хилые цветочные клумбы засыпаны окурками и каким-то мусором. Лепота.
У входа уже собирается весьма скромная толпа, и пока мы наблюдаем за всем этим со стороны, какой-то чувак с зеленым ирокезом (нечто среднее между Помпеем и Лэри) разворачивается в нашу сторону и благополучно блюет в каких-то сантиметрах от наших ног. Асфальт украшается смесью всей той непереваренной дряни, которую успел закинуть и залить в себя наш музыкальный собрат, а я же просто делаю шажок в сторону, чтобы не наступить ненароком.
— Ну, как ты? – почти шепотом спрашиваю у Сфинкса.
Все же веселье только начинается.

Не знаю, что может быть лучше отличной музыки, да еще и в живом исполнении. Лучшего развлечения для уставшего за летнюю тоску Дома и придумать нельзя. Была бы стена – записал бы это в формате умной мысли, увековечив ровно до того момента, когда какому-нибудь ублюдку не вздумается замазать мои проблески философии.
Однако, из нашего скромного дуэта, лишь я проникся духом творчества и свободы. Сфинкс же, на удивление, мыслит весьма прозаично. Ну как бы и хрен бы с ним, возможно, для него еще не все потеряно, и совсем скоро он тоже ощутит это. Блаженство. Пробираясь по длинному коридору, я дважды запинаюсь, стараясь не наступить в подозрительного вида лужи. Негоже будет потом в Крысятник с такими подошвами приходить: вдруг расценят мое поведение, как измену. А положение у нас и без того несколько шаткое. Вон Дон с Соломоном как шепчется иногда, а раньше двух слов сам не мог связать без ошибки. Цензурных слов, стоит отметить. С остальным у Дона дела всегда обстояли нормально.
По мере приближения к сцене я все отчетливее понимаю, что где-то потерял своего безрукого друга. Надеюсь, он ушел в безбашенный отрыв и сейчас оттягивается по полной. Потому как немаленький вроде, чтобы в четырех стенах затеряться. И, раз уж Сфинкс решил кутить без меня, я без зазрения совести ныряю в самую гущу толпы у сцены.
Конечно, ловить вокалиста «Коитуса» не входило в мои планы, как и погибать не очень героической смертью, поэтому усмешка вновь найденного товарища кажется мне не совсем справедливой. Тогда в мою гениальную голову приходит не менее гениальная мысль. Отвлекает от ее исполнения лишь толпа, которая внезапно решила впасть в угар и отчаянно потолкаться. И вот теперь на одной чаше весов у меня возможность слегка развеселить Сфинкса, а с другой непреодолимое желание потолкаться среди толпы потных панков, чтобы мне как следует отдавили ноги, и после этого я стал похож на пожеванный лист картона.
Выбор, естественно, очевиден, и Сфинкс вполне себе подождет. Он даже, похоже, потихоньку проникся атмосферой всеобщего безумия и веселья. Единственная мысль, которую я упускаю – это то, что Сфинкса могут так же утянуть вслед за мной. Ну, не за руку же его втянут в слэм? Мне кажется, что в моей логике есть некоторый смысл.
Феерия пинков и чужих выставленных локтей встречает меня, заставляя задуматься о жизнеспособности собственного позвоночника. Толпа толкается и пинается, стремясь завершить то, что не удавалось даже Паукам, то есть умертвить меня самым неожиданным способом. Перед глазами мелькают чужие кожанки, нашивки и даже иногда берцы. В нос ударяет мощный запах чужого пота, смешанный с пивом и блевотиной. Да так, что самого тянет блевать, но в очередной раз я сталкиваюсь с очень мрачного вида детиной и резко передумываю пачкать его ботинки. От греха подальше, так сказать.
Не знаю, в какой именно момент что-то идет не так, но я замечаю рубашку Сфинкса, мелькнувшую мимо меня. Друг решил заслэмиться вместе со мной! Идея, конечно, задорная, но в его ситуации еще и немного опасная. Однако выбора у нас нет, и приходится выбирать: толкаться вместе с другими или же стать жертвой панковской мясорубки. Стоит ли говорить, что в данном случае выбор до ужаса очевиден.
Когда же монстр, собранный из десятка неадекватных тел с ирокезами, все-таки выплевывает нас, я хватаю Сфинкса за плечо и тяну за собой на безопасное расстояние. Мы тяжело дышим, мои очки съехали куда-то наискосок, подтяжки отцепились и висят теперь на одном честном слове, а на черных ботинках премиум-класса с языками адского пламени отпечатались следы чьих-то ног. Дабы привести себя в порядок, я провожу пятерней по волосам и поправляю сместившиеся окуляры. Красавчик!
Сфинкс же выглядит точь-в-точь как монах, познавший все стадии дзена еще при прошлом перерождении. Я хлопаю его по плечу.
— Это надо отпраздновать, я считаю. Пойдем.
И теперь я снова веду нас, но на этот раз в самое лучшее место – бар! Он, конечно, отличается от Кофейника, но общее настроение определенно угадывается. А самое главное – здесь делают не только кофе и булочки. Точнее, кофе здесь не бывает в принципе, а булочки я лично не рекомендую есть каждому, кто хотел бы дожить хотя бы до следующего утра. Ходят слухи, что прицельным ударом той самой булочкой нынешний вокалист «Коитуса» убил предыдущего, тем самым заняв его место. Но мой план, разумеется, прозаичнее: из огромных пластиковых бочек здесь наливают темное нефильтрованное. Если быть откровенным, пиво это больше похоже на мочу крайне больного и загнанного осла, но во Дворце Культуры на лучшее рассчитывать не приходится. Не настойки Стервятника, и на том спасибо.
И пока мы стоим в очереди за этим нектаром богов местного разлива, начинается настоящее шоу. На сцену выходит Большой Членский Взнос.